Голос сердца

Лукашевич Клавдия Владимировна

Офицер укоризненно покачал головой и сказал:

— Тогда уж и я пойду. Не могу же я пустить тебя одну на окраину Москвы, Бог знает, в какую трущобу…

Молодая женщина едва сдерживала рыдания и, прижав руки к груди, продолжала оглядывать скорбными глазами нищенку.

— Не волнуйся, моя милая, дорогая… Не волнуйся, — нежно проговорил офицер. — Ну, если хочешь, то пойдем за ней… Узнаем все… И ты успокоишь свое бедное больное сердце.

Молодая женщина вздохнула глубоко и тяжело:

— Да, да, эти ужасные воспоминания…

Всегда, всегда стоят они передо мною, как страшный кошмар… — заговорила она тихо, как будто в забытье. — Боже мой, все думается одно и то же… Все представляется мучительно прошлое. — Где-то она?! Что с ней?!.

Нищенка перестала жевать и смотрела с удивлением на молодую даму, которая то плакала, то обещала купить ей игрушек, сапожки, то говорила о чем-то странном, то опять плакала.

— Успокойся, Марусечка… — повторял нежно офицер. — Смотри, маленькая нищенка совсем посинела, дрожит и все вытирает свой красный носишко рукой. Пойдем за ней скорее…

— Да, да… Пойдемте… Я куплю девочки сапожки, чулки, игрушек… Скоро Рождество… Праздник детский. В память Кирочки побалуем ее…

Они втроем двинулись по переулку.

— Девочка, иди вперед и показывай нам дорогу туда, где ты живешь… — сказал офицер.

Маленькая нищенка, ежась от холода и подпрыгивая, побежала вперед… За ней пошли офицер и его жена. Девочка поминутно оглядывалась.

— Девочка, у тебя есть родители? — спросил офицер.

— Есть… — отвечала нищенка.

— А как же ты говорила нам, что у тебя отец на войне убит?.. — спросил офицер, нагнувшись к девочке.

— Убит… — повторила уверенно девочка.

— А теперь ты говоришь, что у тебя есть родители?

— Да… есть…

— Отец и мать? — переспросил офицер.

— Да, отец есть…

— Странная ты девочка… Сама не понимаешь, что говоришь… А мать есть?

— И мать есть…

— Слышишь, Маруся, — обратился офицер к шедшей с ним под руку с убитым лицом и погрузившейся в тяжелые воспоминания спутнице.

— Марусечка, слышишь… Эта девчурка говорить, что у неё родители живы… А раньше уверяла, что отец убит на войне… Маруся, да ты слышишь или нет?

— Да, да, слышу, Володя… Я все слышу, — проговорила молодая женщина и схватилась рукой за грудь… — Все равно… Побалуем ее… Она такая маленькая, несчастная… Точно запуганный зверек… Сделаем, что можем… В память нашей Кирочки… Ну, право же, Володечка, она так на нее похожа…

— Хорошо, хорошо, моя милая… Сделай все, что ты хочешь… — успокоительно и нежно сказал офицер.

И они пошли дальше.

2

Девочка-нищенка быстро бежала вперед, прихрамывая и все время оглядываясь на офицера и даму.

— Девочка, подожди… Не беги так, — произнес офицер, приостанавливаясь. — Скажи нам, ты живешь далеко отсюда?

Нищенка вытаращила глаза и хихикнула.

— Нет… Близко…

— Как близко? Сколько времени надо идти?

— Не знаю…

— Скоро или не скоро мы придем? Говори правду.

— Еще не скоро…

— Маруся, эта девочка, очевидно, лгунья, от неё нельзя добиться ни одного слова правды. Она заведет нас Бог весть куда… — заметил офицер, обращаясь к даме, и прибавил громко и строго:

— Девочка, не беги…

Девочка обернулась, на громкий окрик офицера; лицо её стало испуганным, и рот искривился.

— Ты испугал ее, Володя… Бедная девочка… Она, наверно, больна… Посмотри, как ее дергает, — произнесла дама. — Иди, иди, крошка, вперед. Не бойся! — обратилась она к девочке, — дядя не обидит тебя. Он только громко говорит.

Нищенка побежала еще шибче и уже не оглядывалась. Её спутники едва поспевали за нею. Так шли они более часа. Миновали длинную, шумную Тверскую улицу, поднялись в гору по кривому и грязному переулку. Дальше долго шли бульваром. Офицер, наконец, начал терять терпение.

— Ну, куда и зачем мы идем!? Ведь это безумие, Маруся! Гоняемся мы за каждой девчонкой, теряем время, здоровье, деньги, расстраиваем себе нервы… И для чего! Это, право, невыносимо!

— Ты иди, Володя, домой… А я дойду и узнаю, — кротко возразила молодая женщина. — Я… я… не могу…

Большие глаза дамы наполнились слезами. Глубокий вопль горя уже готов был вырваться наружу.

— Ну, хорошо, идем, идем!.. Только знай — это уже в последний раз. Так и знай!..

Нищенка между тем все бежала, не оглядываясь. Офицер и дама едва поспевали за нею.

— Девочка, не беги так… Куда ты нас ведешь? Знаешь ли ты дорогу? — то и дело покрикивал офицер.

— Знаю, — откликнулась та.

— Скоро ли? Девочка, да не спеши же.

— Скоро уж! — как эхо повторяла девочка.

Наконец, начались пустыри. Потянулись бесконечные серые заборы. Кое-где стояли одинокие, ветхие, деревянные дома… Иногда встречались группы деревьев, не то остатки леса, не то запущенные сады… Это была окраина Москвы — Хамовники.

— Девочка, да скоро ли ты приведешь нас к твоему жилью? Ведь мы идем уже слишком час, — раздраженно проговорил офицер.

На краю грязной дороги и большого пустыря стоял серый, крошечный домишко. Далее виднелась какая-то яма, а за нею поле, покрытое кучами. Эго были свалки мусора.

— Тут, — неожиданно воскликнула нищенка и юркнула в калитку за серый забор маленького домишка.

Офицер и дама последовали за ней. Но, переступив порог калитки, они остановились.

— Какой ужас! Какая грязь, какой запах… Неужели тут живут люди? — воскликнула молодая женщина.