Голос сердца

Лукашевич Клавдия Владимировна

Ужасу и отчаянию есаула и его жены не было границ. Молодая женщина, казалось, потеряла от горя рассудок. Она бросалась всюду, молила, просила, хотела сама бежать. Муж её страдал молча и стойко. Он сделал все, что мог, послал погоню, всюду написал, всех просил, всем говорил. Обещал китайцам большое вознаграждение.

Но война не останавливается перед страданиями человеческими и беспощадно идет вперед.

В один осенний пасмурный день есаул получил приказание двинуться со своим отрядом вперед. Долг — прежде всего.

Он должен был оставить больную жену и забыть о потере дочери… Кое-как ему удалось отправить больную жену к родным, а гибель малютки он скрыл в своем исстрадавшемся сердце… И быстро двинулся он со свой сотней на помощь товарищам к Лаояну.

5

В небольшом номере отдаленной от центра Москвы гостиницы шли суетливые приготовления к отъезду… Присев на пол перед чемоданом, офицер упаковывал разные свертки, белье, посуду, книги…

У окна стояла маленькая, худенькая женщина… Она глубоко задумалась и на что-то засмотрелась в окно; прижав руки к груди, она точно замерла в одной позе.

— Маруся, куда уложить теплые вещи? — спросил офицер.

Но женщина не ответила. Она так задумалась, что не слышала вопроса и не обернулась.

— Маруся, ты слышишь? Я спрашиваю тебя про теплые вещи, — повторил свой вопрос офицер.

Ответа опять не последовало.

Офицер удивленно взглянул на жену, стоявшую у окна, поднялся и подошел к ней. Он только что хотел ее обнять, — как она страшно вздрогнула и упала в его объятия, горестно рыдая.

— Боже мой… Опять… Опять… — шептал про себя офицер.

Он довел жену до дивана, и она упала головой на стол в порыве отчаяния.

— Все напрасно… Все, все напрасно… — твердила она и прижимала к себе большую куклу.

— Ну, вот… Снова ты расстроилась… Достала её куклу. А я просил тебя спрятать все памятные вещи подальше и не вынимать их, — с укором проговорил офицер.

— Прости, Володечка… Прости меня… Я так много беспокойства доставляю тебе своим горем.

— Горе наше общее… Но с невозможностью необходимо мириться… Наконец, надо сделать жизнь возможной…

— Я знаю, светик, прости. Я тебе обещала… А сама так малодушна… Ты что-то меня спрашивал?.. Молодая женщина сунула куклу в чемодан и силилась улыбнуться. Но эта скорбная улыбка сделала её лицо еще более жалким и убитым.

— Что сделать, Володечка?

— Ах, Маруся… И меня-то ты измучила… Нет нам покоя, а жить ведь, голубка, надо.

— Что ты меня спрашивал, убрать что-нибудь? Или не так уложила? — стараясь казаться веселой, спрашивала молодая женщина.

— Куда положить теплые вещи?

— Ну, конечно, поближе… Там будет очень холодно. Вот в эту корзинку… Ты не беспокойся… Я сама уложу…

— Это и лучше будет. Займись делом…

Муж и жена старались обмануть друг друга, поддержать бодрость духа и скрыть глубоко горе, точившее их сердца.

Молодая женщина стала особенно усердно укладывать вещи. А муж её стал одеваться.

— Я пойду еще, Маруся, мне надо по делу в воинское присутствие…

Молодая женщина вдруг встала, порывисто, решительно подошла к мужу и заговорила:

— Ты не сердись на меня, светик… Я прошу тебя, умоляю…

— Господи, что еще ты придумала?..

— Ты иди по своему делу… Не беспокойся обо мне. Со мной ничего не случится…

— К чему это предисловие? Что ты задумала?

— Ты иди по своему делу. А мне позволь пойти еще раз в Хамовники… Проститься с той девчуркой… Не могу ее забыть.

— Это с нищенкой-то! Ну уж нет… Этого не будет, — решительно запротестовал офицер.

— Прошу тебя, умоляю… Ты меня не провожай… Я не могу, я должна…

— Совершенно не нужно… Ты мне обещала. Лишние терзания… Лишние муки… Все выяснено.

— Да, конечно… Но я хочу еще кое-что ей отдать из платьев… Такая она несчастная… Не выходит у меня из головы.

Офицер ходил взволнованно по комнате, крутил усы, как будто сердился, или что-то обдумывал. Жена его стояла посредине комнаты с куклой в руках и со страхом и мольбой глядела на него.

Наконец, муж остановился перед ней и проговорил деланно-сурово:

— Маруся, милый друг, надо положить этому конец… Я много тебе уступал. Из-за тебя я даже сделал упущение по службе… Больше я не могу… Никуда ты не пойдешь… Завтра мы едем. Ты знаешь, это необходимо…

Молодая женщина вдруг отчаянно зарыдала и, не помня себя, крикнула:

— Я хочу отдать ей куклу… Только куклу… Тогда, может быть… Постараюсь не думать… Не будет воспоминаний… Забуду… Только куклу… Куклу отдам!..

Офицер, как и всегда, смягчился. Он понимал, что не в кукле тут дело, и не мог устоять перед горем несчастной матери. Как и всегда, он нежно обнял жену и, смахивая непрошенные слезы, катившиеся на черные усы, тихо примирительно сказал:

— Успокойся, Марусечка… Хочешь, я сам снесу куклу… Так будет лучше.

— Нет, Володя, позволь… Я взгляну еще раз…

— Пойдем… Отдадим куклу… Может, правда, тебе будет легче… Я понимаю, как тебе тяжело… — покорно сказал офицер.

Молодая женщина засуетилась и живо собрала целый узелок каких-то вещей.

На извозчике они живо добрались до той окраины Москвы, куда две недели тому назад привела их маленькая нищенка, встреченная случайно на панели у кондитерской Филиппова.

Офицер с женой снова вошли в ту же мрачную подвальную квартиру. Хозяева собирались пить чай. На грязном ящике стояли битые чашки, чайник без носика, лежали ломтики ситного, а на бумаге — кусочки сахару. Кругом сидел и стоял народ.

При виде офицера и его жены все как-то засуетились, встали, что-то прикрыли, что-то спрятали… Некоторые отошли, другие скрылись из вида.