Голос сердца

Лукашевич Клавдия Владимировна

В возгласах молодой женщины было столько нежности и любви, что муж давно уже забыл свой гнев.

Плакавшая черноглазая хорошенькая девочка улыбнулась. Она перестала дичиться и из-за спины матери, не то со страхом, не то с любопытством, оглядывалась кругом и уставила круглые глазки на денщика. Тот ей кивал головой, манил обеими руками и смеялся счастливой радостной улыбкой.

— Ах, зачем ты ее привезла! Оставила бы ее у бабушки. Возможно ли на войне с ребенком! — опять укорял жену офицер и сокрушенно качал головой.

— Ничего, светик, не беспокойся! Я все обдумала…

Кира должна ко всему привыкать. Я скоро, скоро ее отправлю.

Отец ласкал ребенка и нежно упрекал жену.

— Кируся, моя детка дорогая, ты узнала твою няньку? — спрашивал офицер ребенка, указывая на усатое смеющееся лицо денщика.

— Киренька забыли меня… Подите, барышня, ко мне на ручки… Ведь это я, ваша няня… Как вы меня звали-то?

Девочка застенчиво улыбнулась. Она, видимо, давно всех признала.

Офицер присел с женой на кану (печка, служащая также для сиденья), обнял ее и закидал расспросами.

— Ну, что мама?.. А брат Коля? Как экзамены у Жени? Приедет ли тетушка к нашим? А деньги ты получила?

— На маму было жаль смотреть… Все плачет и скучает по тебе… Говорит: «не будь я так стара, пошла бы с Володюшкой на войну…» Просила оставить ей Кирочку. Но я не могла… Хотела, чтобы ты да нее посмотрел, благословил ее, простился…

— Надо было оставить… Опасно и затруднительно здесь с ребенком… Ты поступила неблагоразумно.

— Прости, светик… Но ты и она — все мое счастье… Я пойду всюду за тобою…

Офицер и радовался, и укорял, и беспокоился, и снова ласкал жену и ребенка.

— Что же, Иванчук, ты бы, голубчик, самовар для дорогих гостей справил, — наконец как бы опомнился он.

— Сейчас, ваше благородие, я мигом…

Денщик засуетился. Он одновременно работал и играл с малюткой. Она весело смеялась и болтала и всех насмешила, пролепетав:

— Папа — светик, мама — малютка, а няня — Чуб…

Все рассмеялись. Ребенок вспомнил, как родители называли друг друга ласковыми прозвищами. Чубом она сама, не умея выговаривать Иванчук, называла денщика.

Прошло несколько дней. Новостей в деревне Вань дзя-тунь не было никаких… Все находились в тревожном ожидании, в заботах, в хлопотах.

Мария Ивановна — жена казачьего есаула, осмотрелась, все обдумала и почти что устроилась при резервном лазарете. Там же можно было пристроить временно и девочку, которую она вскоре собиралась отослать домой в Сибирь с одной захворавшей сестрой милосердия и с верным денщиком.

Киру в деревне на руках носили… Офицеры, сестры, даже солдаты не могли нарадоваться на милого, веселого, ласкового ребенка… Все с нею играли, все забавлялись, дарили сладости, делали игрушки. Даже китайцы и те весело кивали головами при встрече с девочкой, смеялнсь и лопотали:

— Холоша… Плиятель… Холоша…

Солдаты, шутя, отдавали ей честь, и она, прикладывая руку к головке, уморительно говорила: «Здоловы, молодцы!» и сама же отвечала: «Лада сталаться!»

— Киренька у нас полковая командирша! — шутили с нею усатые воины.

А она их всех знала и любила.

Чаще всего девочку уносили к себе в лазарет сестры. Там раненых еще не было, и Мария Ивановна с радостью отпускала туда ребенка. Сестры за нею ухаживали, как за собственною дочерью, обмывали, обшивали ее, играли. И маленькая Кира больше всего любила бывать у «сестличек», как она говорила, и всегда с утра уже просилась:

— Чуб, отнеси меня к моим сестличкам… Мамочка, плиходи туда сколее…

Каждое утро все видели, как денщик бережно шел по улице и нес на руках малютку на другой конец деревни.

4

Мария Ивановна укладывала вещи. Предполагалось, что сотню её мужа на днях двинуть в тыл… Перед нею стоял раскрытый чемодан, и она что-то соображала, то клала белье, то вынимала, то опять клала… На лице её выражались и забота, и тревога…

Вдруг вдали ей послышались какие-то страшные звуки: топот копыт, гул, выстрелы, крики… Что это такое? Точно отголоски сражения… Или началась война, вдеть сражение?.. Как будто где-то вблизи…

Мария Ивановна поднялась, испуганная и дрожащая. Вот опять, опять… Что это такое?!

Она уже хотела было идти, узнать…

Как вдруг около окна раздалось хлопанье, порывистые шаги, крики…

И в фанзу влетел, как бомба, Иванчук, бледный, дрожащий…

— Ваше благородие… Барыня! Спасайтесь… Бегите! Там хунхузы… — закричал он не своим голосом.

— Кирочка!.. Кирочка!.. Где муж?.. Иванчук, беги за девочкой!.. — закричала молодая женщина.

На мгновение она остановилась. Потом стала метаться, что-то хватать…

— Иванчук, беги за Кирочкой, за барином… Спасайтесь! И я… И я… за тобою.

Они выбежали за дверь.

В деревне царило невообразимое смятение, крики, паника…

Было еще утро, туманное, серое. Гроза нагрянула неожиданно.

С одного конца деревни бежали солдаты, китайцы, женщины. Все кричали. Куда-то неслись казаки. Мимо бежавших без памяти Иванчука и Марии Ивановны промчался верхом есаул с казаками. Они на ходу одевались.

— Вернись, вернись… — крикнул Владимир Васильевич жене. — Садись на лошадь, бери девочку и уезжай… Там напали хунхузы и грабят деревню. Мы их проучим…

— Киру, Киру! — не своим голосом, отчаянным воплем матери крикнула молодая женщина и бросилась туда, откуда в панике бежала толпа… Люди, сестры, повозки, лошади все смешалось…

Дикая, шайка китайцев-разбойников — хунхузов, хозяйничала и грабила деревню, все разрушая, все уничтожая… Слышалась перестрелка.

Прошло немного времени. Хунхузы исчезли, а с ними исчезли маленькая Кира и одна сестра милосердия. Много унесли разбойники награбленного добра; несколько человек оказалось раненых и двое убитых.