Голос сердца

Шэри Дж.Райан

То, как она смотрела на меня, как будто все ее мечты, наконец, осуществились, заставило меня понять истинный смысл плана жизни. Мужчины обычно не мечтают о свадьбе, но с того момента, как мои гормоны заменили мысли об Элли как о друге в моей жизни, я стал мечтать о той ночи с ней в постели гостиничного номера. Несмотря на то, что у нас было много предварительной практики, в ту ночь все снова было, как в первый раз.

Переворачивая страницу, я продолжаю читать ее поэтические мысли, спотыкаясь на абзаце, который, точно знаю, я никогда не читал раньше.

Если

бы только Бог оставил меня на этой земле, чтобы служить большей цели, чем просто заставить человека медленно влюбиться в меня в течение семнадцати лет, я могла бы пообещать ему больше, чем семнадцать лет. «Пока смерть не разлучит нас», это правда, я отдам свою душу для вечности, где бы то ни было.

У Элли всегда была манера говорить намеками, когда она писала слова, которые, казалось, имели мало смысла для меня. Хотя я знал, что в тех мыслях, которые она изящно излагала пером на бумаге, был глубокий смысл. Эти написанные слова, тем не менее, имеют смысл для меня сейчас, но были ли они интуицией или секретом? Это то, чего я не понимаю.

Я пролистываю вперед несколько страниц и нахожу другую цитату с отступом по центру в середине страницы.

Подарок не всегда должен быть ощутимым,

Это не всегда должно быть завязано бантом.

Время от времени он защищен кровью и находится без этикетки,

В то время как наполненная любовью душа может также нести печаль...

Я оставлю это завещание

В остатках моей тени,

Подарок, который превзойдет мое последнее дыхание...

Я читаю стихотворение снова и снова, делая все возможное, чтобы понять, о каком подарке она говорит — дар, защищенный кровью. Элли, моя Элли, с вечно играющей улыбкой на прекрасных розовых губах, никогда не выражала болезненных мыслей. Я не хочу верить в то, что она, возможно, знала о своей судьбе. Ее родители знали бы, и все же они никогда не выказывали даже намека, ожидая ее преждевременную смерть. Скрывала ли она это от нас всех?

Я боюсь читать дальше. Боюсь искать более глубокие рифмы, которые не смогу понять. Я закрываю дневник, прижимая его крепко к груди.

— Элли, что ты скрывала от меня? — задаюсь я вопросом, лежа на своей подушке. Находясь в одиночестве в этой холодной постели, которую занимаю один так давно, чувствую себя опустошенным сегодняшним днем.

Присмотревшись к часам на тумбочке, вижу, что уже два часа ночи, и шестеренки в моей голове работают туже, чем обычно в середине дня. Моя боль всегда была связана с тоской по ней, с печалью о том, что я потерял, что мы с Олив проиграли в этой битве, но теперь появилась боль от того, что я никогда не знал, какие тайны Элли скрывала от меня.

***

Я не помню, как уснул, но когда кровать начинает двигаться, я понимаю, что уже утро. После бессонной ночи дневной свет болезненно влияет на меня, наполняя мое тело симптомами, похожими на грипп. Истощение не дает мне сил сдвинуться с кровати, могу лишь слегка приподнять веки.

Солнечный свет пробивается через полузакрытые жалюзи и сияющие белокурые локоны Олив. Я пользуюсь моментом, чтобы посмотреть в ее глаза, любуясь, какие они синие. Почему мое сердце иногда так болит, когда я смотрю на нее? Отец никогда не должен чувствовать боль, когда смотрит на свою дочь, но я так часто делаю это, что ощущаю себя виноватым.

— Ты в порядке? — тихо спрашивает меня Олив, прислонив свою маленькую ручку к моему лбу. — Ты совсем не горячий...— она поднимает одеяло и тянет его к шее, независимо от того, что уже полностью одета с головы до ног в школьную форму. — Бабушка отведет меня к автобусной остановке. Она сказала, что ты чувствуешь себя не очень хорошо. Почему ты до сих пор в одежде со вчерашнего дня, папа? — я продолжаю смотреть на ее лицо, как она задает мне все свои вопросы. — Почему ты мне не отвечаешь? Что-то случилось с тобой?

Я вытаскиваю тяжелую руку из-под головы и оборачиваю вокруг ее плеч.

— Все прекрасно, Олив. Я просто устал, вот и все.

— Бабушка сказала, что тебе не очень хорошо, — продолжает она. — Я не хочу, чтобы ты заболел, папа. Я могу попросить бабушку сделать тебе суп. Почему ты выглядишь так грустно? — на этом вопросе голос Олив затихает, ее подбородок дрожит и слеза скатывается по щеке. — Пожалуйста, не грусти.

Почему я так легко заставляю людей плакать?

Я притягиваю дочь к своей груди, по-прежнему не придумав никаких слов, чтобы заставить ее чувствовать себя лучше. Я целую ее в голову и вдыхаю сладкий запах шампуня с арбузом.

— Я в порядке и люблю тебя больше всего во всем этом мире. Ты понимаешь это?

— Я люблю тебя больше, чем солнце, небо, траву, луну и звезды. Папа, я люблю тебя так сильно, что это причиняет боль, — ее зрелые слова обжигают меня, заставляя задаваться вопросом, насколько она понимает их смысл. Это, как если бы вихрь лирических мыслей Элли был генетически зашифрован в ДНК Олив.

— Я не хочу, чтобы тебе когда-нибудь было больно, Олив.

— Но иногда… — она делает паузу, глядя вниз на пушинку на одеяле, — когда я смотрю на тебя, я чувствую твою боль.

О, Боже, что я наделал?

— Хочешь остаться дома со мной сегодня? — спрашиваю я ее.

Она слегка кивает головой, маленькая улыбка касается ее губ, и она ложится на сгибе моей руки, прижимаясь головой к моей груди.

— Олив, мы должны идти, — говорит мама из гостиной.

— Я оставлю ее дома со мной сегодня, — отвечаю я.

Мама заходит в мою комнату, уперев руки в бедра с беспокойством в лице.

— Хантер, ты не можешь оставлять ее дома без причины. В школе будут недовольны, — я обнимаю Олив немного крепче. — Хантер, что-то случилось?