Голоса на обочине
Шрифт:
Я про Лёшину пьянку никому не сказала. А то бы его выгнали с работы. А тут премию объявили в колхозе за самые хорошие посевы. Лёше дали первую. Он купил и подарил мне платок. Хороший такой, голубенький! Так мне нравился голубой цвет… И молодая, и всё моё ещё впереди!..
Никто ничего так и не узнал о нашей с ним посевной. Лёша потом часто мне помогал. Безотказным оказался.
И настало время, когда он пригласил меня в клубе на танец.
А потом впервые проводил до дома.
Варя смеялась:
– К себе домой провожает! Чудно!
…А в сентябре мы сыграли свадьбу, стали с Алёшей мужем и женой…
…Я на днях ездила в район. Не утерпела, попросила свернуть…
Сходила на свои первые поля и на этот клин тоже… Прошлась в бурьяне по пояс…
Вернулась к машине, а меня спрашивают:
– Ты что, бабуль?
– А что? – говорю.
– У тебя вся куртка в репьях и лицо в слезах?..
Чилижные веники
Овдовела я в середине девяностых. Как всё случилось, спрашиваешь?
У мужа Мити ни работы, ни пенсии нет. Что-то надо делать?
Вспомнил он давнее семейное ремесло. Родители его, кроме работы в рыбацкой артели, жали и вязали чилижные веники. Продавали в городе на разных предприятиях. Но то было раньше. А сейчас? И заводов-то тех, которые работают, – раз-два и обчёлся… На боку всё. Не до веников.
Съездил он туда, сюда. На две машины веников договорился.
Мол, купят… Тридцать рублей за веник… деньги!..
Ну вот.
Всё лето мы жали чилигу за Самаркой. Напротив Песков. Чилига – ой да ну! Её ж там никто не трогал лет десять…
Люблю я работать на природе, с детства люблю. Это от родителей моих. Особенно, конечно, летом люблю. Река и небо летом! Разве это не чудо?!
Я часто мучаюсь, что не умею сказать то, что чувствую. Митя-то, мужик, много не говорит. А я и хочу сказать, и нету у меня нужных слов…
После избы, двора, вечных забот: то огород, то то, то сё…
И вдруг: река! Мне всегда казалось, что не будь рек, не было бы людей. Люди часто забывают о реках, о родниках. А для меня едино всё.
И небо! Как будто само по себе свободное от всего! И в то же время оно – всему основа! Самое главное – оно, небо высокое! И ты под ним становишься больше: оно тебя поднимает.
Я Мите сказала разок об этом. Он назвал меня чудачкой. Я и не стала больше говорить…
Так вот про веники.
Работалось в охотку.
Договорился-то Митя на две, а взяли одну машину. В сентябре отвёз он машину веников. А вторую – ни в какую… Пообещали взять весной только.
Куда деваться, весной так весной…
Остались наши веники зимовать в лесу за Самаркой. И в голову мы не брали, что с ними что-нибудь случиться может. Кому они нужны?
Приходим весной, ещё по льду через Самарку, а веников и нет.
Куча золы вместо них.
Кому же это так они мешали? Неужто не видно: труд какой?
И не может быть, чтоб ребятишки похулиганили. Нету их, ребятишек, теперь в лесу. В селе-то нет.
Жалковали мы с Митей сильно.
А тут Клавдия, старшая сестра Петянихи, говорит мне:
– Есть у меня особая молитвочка. Дам тебе её. Читай на ночь месяц, каждый день. Виновник и объявится.
– А как он объявится? – удивляюсь.
– Сама увидишь, – отвечает.
Чудно вроде. А послушалась я.
Начала читать каждый день молитву эту. Интересно. Больше месяца прошло. Я и верить перестала. И читаю уж через раз, когда спохвачусь только.
И тут случилось!
Явился ни с того ни с чего дальний, седьмая вода на киселе, родственник Мити – сын Коли Комулятора – Степан. Они одногодки с моим.
Я во дворе была. Митя возился в мастерской своей. Как стоял посредине двора, так и сказал, разведя руками, Степан-то:
– Ты того, Настя, прости меня.
– Чего это, – спрашиваю, – вдруг?
Невдомёк мне было, о чём он.
– Чего-чего? Уж догадалась, чай, давно! – громко так вскричал. Его будто изнутри закорёжило.
– Стёпа, скажи, зачем пришёл-то? – спрашиваю. А сама думаю: перепил, что ли, вчера? Сто лет у нас не был.
– Я это, того… – бормочет втихую. А потом как брякнет на весь двор: – Ну, я! Я поджёг эти ваши веники! Будь они прокляты! От зависти всё! Сорвался…
– А, батюшки! – я и рот распахнула. Обомлела. Онемела. – Как жеть, свой же? Родственники…
– Замучился я с собой. Прости!
Митя мой слышал всё из мастерской-то. Вышел он. В руки ему черенок от лопаты попался. Как хлобыстнёт, эдак как-то быстро черенком по голове Степана. Тот и брыкнулся на землю. Сам не ожидал Митя такого от себя. Стоим оба растерянные.
И началось тут.
То да сё…
У Степана сотрясение мозга, да какое-то особенное. Лежит в больнице в райцентре.
А мово Митю под суд было отдавать хотели. Но Степан бумагу подписал, что прощает его. Опять же – родственник, Степан-то. Учли и это.
Степан лечится. А Митя запил. Я истерзалась вся. Никогда такого не было. Напасть словно какая. Хужей нет пьющего в доме. Один лежит в больнице, а другой пьёт напропалую.
А тут из города один мужик привёз водку. Дёшево быстренько с машины продал. И уехал. Не из того спирта водка оказалась. Четверо померли. Мой Митя первый.
Всё порушилось у меня без Мити. Слов нет. И хотя дочь уж взрослая, замужем, а жизнь моя никакой стала.
Бесповоротно всё пропало.
Мужа похоронила, а Степан – вон он, живёхонький. Возненавидела я его. Всё моё поломал он.