Голоса на обочине
Шрифт:
Андрей Петрович мне:
– Ты что? На тебе лица нет. Плохо со здоровьем?
А я ничего сказать не могу толком…
…Отказалась я тогда от предложения Андрея Петровича. Бог с ней, думаю, с квартирой. Поживём в однокомнатной.
…А теперь церковь Михаила Архангела восстановили. Красивая такая! И снаружи, и внутри! Народ потянулся отовсюду. И я помолиться прихожу. И у меня на душе благодать. Как хорошо-то, что я не согласилась тогда… Кто-то меня предостерёг…
Может, и живу долго поэтому?
Норма высева
Я теперь комсомольский вожак! Вокруг меня всё чаще молодняк. Все друг за дружку!
Наступили сроки сеять озимые. Мы всё по нормам высева развесили. Кому сколько надо ржи, на каждую сеялку раздали. И провели посевную.
А тут – нате вам! Ко мне с арестом. Будто мы засеяли сверх нормы, и теперь зерна не хватает. Моя вина, агронома! Начали разбираться, я стою на своём: всё по норме. Парни за меня: вместе, мол, развешивали зерно, тогда всех нас арестовывайте! Коллективный документ написали. Провели органы обыск. И нашли у нашего счетовода припрятанные мешки с зерном. Всё открылось. Счетовод получил по заслугам. А дружки-то остались, с которыми половину зерна он успел пропить…
Заведующий отделением, фамилия-то у него какая была – Молотов, стал сживать меня. Подсунул сначала такой мотоцикл, что я вся измучилась с ним на полях. На себе таскала.
Это бы ладно. Вижу, делает явные приписки в нарядах на вывоз навоза на поля, мёртвые души в нарядах… Сказала ему – как уж извивается: мол, замотался, то да сё… А сам втихую воюет против меня.
Когда мотоцикл стал совсем никакой, выделили мне лошадь.
Да такую норовистую! Несколько раз она меня сбрасывала. Лежала я без сознания. Я потом домой с полей приходила пешком, еле живая. Сказала директору о приписках, не выдержала. А об издевательстве с мотоциклом и лошадью – молчок, не говорю. Гордая была. Думаю, как-нибудь утрясётся.
А он мне:
– Бери моего Вороного, остальным я позанимаюсь. А то совсем убьёшься, с кем мне работать? С этими «молотобойцами»?
Оказывается, он видел творившееся безобразие. Терпел до какого-то им определённого момента.
А Вороной! Слов нет! Чёрный! Носочки белые и звёздочка на голове белая. Высокий такой. Когда подходила садиться, он сам приседал. Так мы сдружились! Я его и не привязывала. Сяду в седло, на пробу, ребята кнутом машут, а он ни с места, пока я знак не дам! Никогда сам в галоп не переходил. И ни разу не уронил меня.
Ревела я, когда уезжала работать в другое село. От людей такой доброты не видела.
Выбор
Мама моя против была, чтоб я за Алёшу замуж выходила.
Тракторист всего-то.
А Андрей! С высшим образоанием, агроном! И умница! Заслал он сватов, а я ни в какую. Упёрлась!
Мать корила:
– Смотри, девка, против судьбы идёшь! Что с того, что твой Алёшка и высок, и голубоглаз? С лица воду не пить!
…Прошло столько уж лет!..
Мой Алёша как трактористом был, так им и остался. А Андрей стал мэром города, а потом и главой всего нашего района. Он у нас наполовину сельский, район-то. Когда перемены начались, Алёшке моему пахать нечего стало, слесарем в ЖКХ устроился. Потом попивать начал… Пошло сокращение…
Тут уж мама моя есть меня начала:
– Говорила тебе! Теперь вот близок локоток, да не укусишь!
Недосягаемая вершина, – это она про Андрея. – А твой-то даже в слесарях не удержался…
А мне беспокойно как-то стало, не по себе. Уж больно богатеть быстро стали некоторые. И Андрей богатеньким стал, тоже так быстренько. Мой Алёшка-то попивает, вроде как ущербный какой стал. То почести, уважение – лучший механизатор района, а то – никто?..
…А тут сначала старшего сына мэра нашего убили, он весь в бизнесе был. И маслобойка у него, и пекарня, и землю всю по паям этим скупил. Стал на ней зерновые сеять. Но это ладно: на этой, его теперь, земле были когда-то нефтяниками закрыты буровые. А когда открыли их заново и принялись нефть качать, начали платить аренду ему за землю. Деньги задарма потекли вместе с нефтью… Много чего этот вёрткий его сын крутил. Докрутился вот…
А потом Андрея, главу нашего района, посадили.
Вот тебе и судьба.
Все злорадствовали по поводу Андрея. А мне жалко его было.
Тужила и об Алёшке, и об Андрее. Ведь оба какие были, а? Неиспорченные… Один красавец, другой умница. Комсомольским секретарём был. Родители его – чтоб чужое взять? Да никогда! А вот что получилось…
Вышла бы за Андрея, может, у всех судьба была бы другая?!
И у Алёшки… Он знал, что Андрей сватал меня. На его глазах вырос до начальника всего района, видел. Переживал молча…
Хотя, что я плету: судьба другая! Кто я?.. Что я могу изменить?..
Говорят: «Кому что суждено». В такое времечко жить довелось…
А всё равно тягостно, вина какая-то на мне…
Барсик
Звонит мне сестра из Богородского и говорит:
– Помер у нас тут бомж, остался от него один котёнок, чёрный с белым. Может, привезу тебе, у меня-то уж три?
– Ну, привези, – отвечаю. – Скучно одной-то.
Она и привезла: как с концлагеря. Худющий – ужас! И грязный. Отмыла, расчесала я бедолагу. Понесла в туалет, сказала: тут писать, тут другое делать. Строго так распорядилась, а сама не особо верю, что в пользу. А, батюшки! Он так всё послушно и начал делать, как велела!.. А от бомжа! Я обомлела прямо…
…Хозяин звал его Душманом. А я стала называть Барсиком.
Спит и спит! Настолько, видать, настрадался при бомже-то. Отъедается. Но я слежу: постепенно чтоб… Тёпленькой водичкой пою. А он поест, попьёт и под ванну спрячется. Там коротает своё время, я не помеха его режиму.
Пришло время, стал он хоть куда. И мурлычит, и лижет меня.
Куда я, туда и он!..
Последнее время недомогала я, а тут ноги ещё! И гудят, и немеют…
И вдруг замечаю: силы ко мне возвращаются. Откуда? От него?! Приехала я в Богородское. Отец Дмитрий жалуется: