Голоса вещей
Шрифт:
— Можно, я все-таки попытаюсь?
— Хорошо, продолжу. Итак, поссорились. Женщина, Зозулина ее фамилия, была довольно ничего… И одеться умела, и себя подать. Стол накрыт на троих — всякие там вилочки, ложечки, ножички… Не исключено, что ссора возникла из-за деловых расчетов. Опять же все прилично выпили в тот вечер. И вот в какой-то момент один из мужчин хватает с подоконника кухонный нож…
— А пили на кухне?
— Да, нынче модно на кухне праздновать, встречаться, объясняться… В результате и общение получается какое-то кухонное, и воспитание, и вообще жизнь
— Оглянись! — вскричал Ксенофонтов, разведя руки в стороны, так что почти уперся ладонями в противоположные стены. — Ты сидишь в моей лучшей, самой любимой комнате!
— Ты мог бы добавить — и единственной. Продолжим. Один из мужчин хватает нож и в пылу ссоры наносит удар. Рана оказалась серьезнее, чем ему бы хотелось. Оба растерялись, поволокли свою подружку на диван, стали тампоны прикладывать, перемазались сами, все в доме перемазали… А когда увидели, что женщина умерла, разбежались по домам. Время было позднее, им удалось уйти незамеченными. Дверь захлопнули и удрали.
— А нож?
— Прихватили с собой. Кто именно — не знаю. Думаю, что убийца. Невиновному он зачем? Ну что? Соседи заподозрили неладное — дверь заперта, в почтовом ящике полно газет, в квартире кот орет… Пригласили участкового, взломали дверь и увидели… В общем, можешь себе представить, что они увидели. Через два дня я установил всех участников этой пьянки. Хотя, честно признаюсь, было непросто, Зозулина скрывала свои деловые привязанности.
— Знаешь, — с подъемом воскликнул Ксенофонтов, — я напишу о тебе не меньше ста строк! Во всяком случае, пятьдесят строк обязательно, — добавил он, несколько умерив свой восторг.
— Спасибо, — сказал Зайцев. — Но до победы еще далеко. Слушай… Рана одна. Других повреждений нет. Ни синяков, ни ушибов, ничего. То есть виноват один. И оба приятеля дают показания, которые полностью совпадают с обстоятельствами дела, со всей картиной преступления. Но при этом каждый говорит, что убил другой. Совпадают все детали — ссора, удар, нож, попытка привести ее в чувство… У обоих обнаружены следы крови, на одежде, обуви… Оба позорно бежали с места происшествия. И объясняют одинаково — убил другой, а я, дескать, испугался, не знал, как быть… Ну и так далее. Мы перепробовали и перекрестный допрос, и очные ставки, составили поминутную хронологию происшествия, провели следственный эксперимент и восстановили, кто где сидел, где лежал нож, каждый из них рассказал мне всю историю от начала до конца по десятку раз. Я все надеялся, что убийца начнет путаться. Ничуть. Никто не путается. Так и должно быть — ведь им не нужно ничего придумывать, оба рассказывают правду, но один — о себе, а второй — о своем приятеле.
— А если покопаться в их прошлом, в личных качествах, сопоставить характеристики…
— Во-первых, оба промышляли на перепродаже туфелек, сапожек… Это их уже как-то уравнивает. Но, допустим, я установлю, что один из них ударник труда, а второй — горький пьяница, что у одного дети, а у другого алименты, что
— И все-таки следы остаются, — вздохнул Ксенофонтов.
— Но они однозначны, понимаешь? Нет следов, которые говорили бы в пользу одного или другого.
— В души бы им заглянуть…
— Очень ценная мысль, — сказал Зайцев, поднимаясь. — Пойду. Последнюю неделю я спал по три-четыре часа в сутки. Для меня это маловато. Хочу отоспаться.
— Ну что ж, — Ксенофонтов сбросил с колен кота, — спи спокойно, дорогой друг. Да, а какой нож был у твоих приятелей?
— Сосед Зозулиной сделал. Работает на заводе… Нашел я этого умельца. Частное определение писать буду.
— А какая ручка на этом ноже?
Зайцев с сожалением посмотрел на друга и, не ответив, направился в прихожую.
— Это важно? — спросил он, обернувшись. — Не видел я ножа, нет его… Сосед говорит, что ручку он сделал из пластмассы. У него дома точно такой же, можешь пойти посмотреть. Зозулина что-то достала ему в универмаге, вот он и отблагодарил ее ножом.
— Сколько в нем, сантиметров двадцать?
— Тридцать один, — улыбнулся Зайцев настырности Ксенофонтова.
— Откуда такая точность?
— От соседа. У него, кстати, еще заготовки остались, как он говорит — поковки. Берется хорошая рессорная сталь и в раскаленном состоянии проковывается. Получается почти булат. Нашему ширпотребу такое и не приснится.
— А как он крепил ручку к ножу?
Зайцев, уже направившийся было к лифту, обернулся.
— На заклепках, понял?! Две белые алюминиевые заклепки! Понял?!
— Как же он такую сталь продырявил?
— Умелец потому что, — сказал Зайцев и шагнул в лифт. — Хочу спать! — успел выкрикнуть он до того, как двери захлопнулись и кабина провалилась вниз.
Ксенофонтов вздохнул и вернулся в квартиру. С балкона он долго смотрел на городские огни, легонько покусывая правый ус, который в этот вечер показался ему длиннее левого. А утром, едва проснувшись, позвонил Зайцеву домой.
— Старик, если не разоблачишь убийцу, дай знать. Помогу.
И положил трубку.
Звонок от Зайцева раздался после обеда, когда Ксенофонтов сидел в редакции за своим столом и в мучительных раздумьях составлял план выступлений на ближайший месяц.
— Скажи честно — ты шутил? — голос Зайцева был нетерпелив.
— Ничуть. Дело в том, что…
— Приходи. Пропуск заказан.
Остановившись на противоположной стороне улицы, Ксенофонтов некоторое время рассматривал здание, в которое ему предстояло войти, наблюдал суету машин на перекрестке, пульсирующий в такт светофору поток пешеходов, и, наконец, направился к подъезду. Он уже знал, где кабинет Зайцева, но едва открыл дверь, увидел, что там полно людей, что его друг озабочен.
— Подождите в коридоре, граждане, — сухо сказал Зайцев. — Не видите — у нас очная ставка, — добавил он уже для Ксенофонтова.