Голоса вещей
Шрифт:
— А может, это будет человек, который любопытнее других, или человек менее других деликатный, хуже воспитанный… Да мало ли какие причины можно придумать!
— Придумать можно. А зачем? Человек отодвигает столик с кофе, чуть не падая мне на колени, протискивается к шкафу и тут же начинает хватать стекло, коробочку, полку — смотрите, дескать, когда возникли эти отпечатки — сейчас, а уж никак не вчера, когда пропало кольцо.
— Как-то жидковато это, неубедительно…
— Как бы там ни было, хозяйка счастлива, а слабонервные подруги ее любимые теряют самообладание при виде кольца! Но! — Ксенофонтов поднял
— Не помню…
— Вопрос совершенно невинный: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Пустой, казалось бы, вопрос, но сколько в нем коварства! О! — Ксенофонтов покачал головой, словно бы в восторге перед собственной проницательностью.
— Не вижу никакого коварства!
— Что мне отвечает на этот вопрос Сваричевский? Он не увидел в нем подвоха, понял только, что намекаю — дескать, у него таких вещей никогда не было и не будет. И понес чушь про японскую фотокамеру. Тон и вопроса и ответа несерьезный. Игра! Мы не вытираем слезы с красивых щек Раи, не промокаем носовыми платками ее глаза, мы искренне ей сочувствуем, но делаем это не слезливо. Понимаешь? На шутливый вопрос я получаю шутливый ответ. Все правильно. Я бросаю мяч, Сваричевский принимает подачу. Я снова бросаю мяч, задаю второй вопрос: «Что бы ты сделал, найдя такое кольцо?» И опять Сваричевский не уклоняется. «Купил бы еще одну камеру! — отвечает он. — «Хассельблад». Я задаю те же вопросы Цыбину, и он отбивает мои мячи. Он беззаботен — вот что следует из его ответов.
— А Лошкарев?
— О! — воскликнул Ксенофонтов. — Лошкарев мои подачи не принимает. Я бросаю ему мяч, а он не знает, действительно ли это мяч или, может быть, чугунное ядро?! И вместо того чтобы отбить мяч, он шарахается от него в сторону. Спрашиваю у Лошкарева: «Ты ведь не знал, что оно такое дорогое?» Что он отвечает? «Ты о чем?» Мы все собрались из-за кольца, это злосчастное кольцо у всех в мозгах, в печенке, на языке, а он у меня спрашивает — ты о чем? Не знает, что ответить, и боится попасть впросак. Невинный мяч принимает за бомбу с дымящимся фитилем. И хотя мне уже все ясно, я спрашиваю — что бы он делал, найди такое кольцо? Но Лошкарев насторожен, обеспокоен, он раздраженно отмахивается от моего милого вопроса! «Да ну тебя!» — говорит он. Другими словами — я ему мяч, а он — прыжок в сторону.
— И ты уверен…
— Зайцев! За пятнадцать минут он прокололся трижды. Этого мало? Мне оставалось выйти вслед за ним на площадку, объяснить суть его поступков и попросить колечко. Кажется, он расстался с ним без сожаления.
ВЕСЕННЕЕ ЗАДЕРЖАНИЕ
Зайцев и Ксенофонтов сидели под навесом у трамвайной остановки и молча наблюдали, как весенний дождь старательно освежал и без того свежую листву. Оба пребывали в том редком состоянии, когда не нужно было спешить, и никакие дела, ни газетные, ни следственные, не тревожили их и не заставляли куда-то мчаться, хватать такси, втискиваться в телефонные будки и бросать в щели автоматов гривенники, поскольку некогда их разменивать на двушки…
Друзей нисколько не раздражало затянувшееся отсутствие трамвая. Они могли прекрасно обойтись и без него, могли отправиться на набережную, но дождь продолжался, и оба сидели, наслаждаясь видом разноцветных прохожих, которым наконец-то представилась возможность обновить зимние покупки — зонтики, плащи, туфельки. Да, все это было куплено в суровые снежные холода. А сейчас, когда отошла земля и птицы восторженно разгребали вскопанные клумбы сухонькими своими лапками, магазины, конечно же, были завалены шапками, пальто с меховыми воротниками и резиновыми сапогами, совершенно незаменимыми в осеннюю распутицу.
И вдруг до них донесся возбужденный шепот. Чуть повернув голову, Ксенофонтов увидел двух женщин с хозяйственными сумками. Опасливо озираясь, одна из них делилась с подружкой какой-то ужасной тайной. Вторая безутешно качала головой, не замечая, как с навеса ей на плечо льется тонкая струйка дождя.
— Ай-яй-яй! — причитала она. — Подумать только! Это же надо!
— Говорят, две машины телевизоров вывезли — и как корова языком. Никто ничего не видел, не слышал!
— Господи боже ты мой! Царица небесная!
— Во как! Милиция с ног сбилась, а собаку вызвали — она только понюхала — и тут же сдохла.
— Батюшки-светы! — вскрикнула женщина.
— Еще чего скажу — одних радиоприемников, этих маленьких, которые на батарейках работают, больше сотни увезли. И — как в воду! Как в воду!
— Это же сколько тыщ! — от ужаса женщина закрыла рот рукой.
— А ты говоришь: белье с веревки унесли, — рассказчица махнула рукой.
— Так универмаг-то государственный, а бельишко мое! — резонно заметила слушательница.
Зайцев улыбался снисходительно и всепрощающе — чего, дескать, с них возьмешь, слухами питаются. Взглянув на него, Ксенофонтов догадался, что друг знает об этой истории куда больше женщин. Дождь неожиданно кончился, и теперь с неба падали последние подзадержавшиеся капли.
— Так что там, с универмагом-то? — спросил Ксенофонтов, перешагивая длинными ногами через лужи на асфальте. — Неужто подчистую?
— С универмагом все в порядке. — Зайцев придирчиво осмотрел свое отражение в витрине гастронома. — Магазин радиотоваров обчистили. Ничего сработали, довольно грамотно.
— Много взяли?
— Прилично. Десятка полтора хороших транзисторов уволокли. Ну ничего, далеко не унесут.
— Надо же, — с сожалением проговорил Ксенофонтов. — А тут никак один не купишь. Только соберешься — туфли приказали долго жить, а там костюм…
— Да, для тебя костюм дело непростое, больно ты долговяз… До чего обнаглели — телевизор в магазине включили. Грабили и передачу смотрели, представляешь! Продавцы приходят, а там уж утренние последние известия передают.
— И никаких следов?!
— Разве что пара окурков… Это, сам понимаешь, те еще следы… Да и они ли оставили их… Но есть и просветы. — Однако о просветах Зайцев распространяться не стал, вспомнив, видимо, что работает все-таки следователем, а не газетчиком, чтобы вот так запросто выбалтывать важные сведения. — Слушай, а не отправиться ли нам с тобой как-нибудь на острова, а? Смотри, там все уже зеленое… Возьмем с собой пивка, пару рыбешек, а?
Ксенофонтов, занятый своими мыслями, не отвечал. Выпятив губы так, что усы его уперлись в ноздри, он мерно вышагивал по мокрому асфальту, сунув руки в карманы брюк.