Голоса вещей

Пронин Виктор Алексеевич

— Любовники?

— Да, и любовники. Все рядом, Ксенофонтов, все рядом.

— Но ведь тебя это должно радовать! Сужается круг подозреваемых, сокращаются сроки расследования, облегчается поиск, кривая раскрываемости резко идет вверх! Благодарности, премии, награды! А?

— Так-то оно так, да не совсем… Понимаешь, и самое ближайшее окружение бывает довольно многочисленным, кроме того, возникают свои сложности… Нашел отпечатки пальцев? А они ничего не доказывают, этот человек бывал здесь постоянно. Кого-то видели входящим, выходящим из дома, а он действительно входил, выходил из этой двери, и делал это частенько. Существует много следов, которые в приложении

к ближайшему окружению теряют свой смысл. Спрашиваю: ты ругался с покойным? Ругался, отвечает. И грозился, и водку с ним пил, и по морде его бил… Тот же мой клиент, умерший полчаса назад… Мы обшарили его квартиру, как никакую другую, нашли следы пребывания примерно дюжины человек — отпечатки пальцев, письма, записки, телефоны и так далее. Более того, нашли всю эту дюжину людей! Установили, что, кроме них, в доме никто не был! Что, кроме них, в доме никто и не мог быть! Что наверняка убийство совершил один из них!

— И никто не признается?

— Это самый дельный твой вопрос за весь сегодняшний вечер. — Зайцев соболезнующе посмотрел на друга и горько усмехнулся.

— Ну ты даешь! Распустил нюни, причитаешь, и только на основании этого я должен задавать тебе умные вопросы?! — возмутился Ксенофонтов. — Мне, конечно, приятно, что ты столь высокого мнения обо мне, но всему есть пределы.

— И твоей проницательности тоже? — коварно спросил Зайцев.

— Может быть, и есть, — помялся Ксенофонтов. — Хотя мне они неизвестны.

— Ну, пошли, — Зайцев поднялся, взял с дивана свою рубашку. — Предоставляю тебе такую возможность — ощутить пределы собственной проницательности.

— Куда?

— На место происшествия.

— Ты хочешь сказать…

— Пошли, Ксенофонтов. Пошли. Сейчас очень удобное время. В той квартире наши ребята дежурят, заодно

проверим их бдительность, посмотрим, как службу несут.

— А зачем они там?

— Вдруг кто-то придет, позвонит, поинтересуется… Есть такая красивая легенда, будто убийцу тянет на место преступления. Мне, правда, не приходилось с подобным сталкиваться, но вдруг за ней не сплошная придумка, вдруг случается… Может, преступник впопыхах забыл какую-то улику и захочет ее устранить… Или вспомнит о чем-то таком, что заставит его вернуться… Вдруг!

Город был тих, пустые ночные улицы казались необычными, редкие машины проносились, будто старались куда-то успеть. Жара спала, и прохожие в этот поздний час попадались достаточно часто — люди, изможденные дневным зноем, не спешили ложиться спать. Зайцев и Ксенофонтов пересекли большую площадь, проводили взглядом пустой грохочущий трамвай и углубились в небольшой переулок. На нагретых за день каменных ступеньках сидели старухи, под деревьями толкались парни с девушками, в освещенных окнах беспокойно маячили фигуры их мам и пап.

Войдя во двор, Зайцев и Ксенофонтов осмотрелись. Не заметив ничего подозрительного, вошли в подъезд. Чтобы не грохотать на весь дом, Зайцев не стал вызывать лифт, а быстро взбежал по ступенькам на третий этаж. Ксенофонтов с трудом поспевал за ним, стараясь оглядеться, увидеть нечто такое, мимо чего следователь прошел с преступной небрежностью.

— Тише, — сказал Зайцев. — Мы на месте.

Он нажал кнопку звонка у обитой коричневой клеенкой двери. Некоторое время стояла тишина, потом дверь резко распахнулась, и на площадку выскочили двое крепких ребят. Увидев Зайцева, оба смутились.

— А если бы нас было побольше? — спросил он.

— Успели бы кого-нибудь затащить в квартиру и запереться.

— Не знаю, не знаю, — проворчал Зайцев, входя в коридор. Подождав, пока войдут все, он запер дверь. — Никого не было? Звонки? Сантехники? Почтальоны?

— Никого!

— Ладно… Разберемся. Отдыхайте.

Ксенофонтов прошел в комнату. Книжный шкаф, диван, журнальный столик, два кресла. На стене небольшой коврик, чеканка или то, что ныне принято называть чеканкой — выдавленная на медной фольге женщина с мощным бюстом и длинным подолом. На столике Ксенофонтов увидел незаконченную партию в шашки. Он подошел, посмотрел позицию.

— Чей ход? — спросил он у оперативников, усевшихся в кресла.

— Ход черных.

— Тяжелый случай. — Ксенофонтов отошел к книжному шкафу, открыл дверцу, вынул один из альбомов, занимавших всю полку. Оказалось, марки. Они были во втором и в третьем альбоме.

— Да, это одна из версий, — сказал подошедший Зайцев. — Смотри, полтора десятка альбомов, и все марки. Ахнешь!

— А тут что стояло? — спросил Ксенофонтов, показывая на просвет между первым альбомом и боковой стенкой полки.

— Ничего не было.

— А как все произошло?

— Вот так же стояли кресла, на столике вот эти же шашки…

— Я думал, они у вас входят в служебное обеспечение.

— Нет, это шашки хозяина, Мастихин его фамилия, — холодно пояснил Зайцев, почувствовав какое-то смутное беспокойство. Он помолчал с минуту, глядя на игроков, на доску, обернулся к книжному шкафу и лишь потом, словно вспомнив о Ксенофонтове, продолжил — На столе была еще пепельница, окурки и две пустые чашечки с остатками кофе. Хозяин так и сидел в этом кресле. Человек, с которым он играл в шашки, в какой-то момент ахнул его по голове и был таков.

— А зачем он это сделал?

— Черт его знает! Что-то взял, наверно. Если бы у него было желание отомстить, свести счеты, рассчитаться за какую-то обиду, они не сидели бы в этих креслах, как старые добрые друзья.

— Хороший кофе пил Мастихин?

— Не понял? — нахмурился Зайцев.

— Кофе, спрашиваю, был хорошим?

— Откуда мне знать! Меня он не угощал!

— Напрасно. А отпечатки пальцев, говоришь…

— Дюжина разных отпечатков. Мы нашли всех их владельцев. Никто не отрицает, что бывал в этом доме, с хозяином беседовал на разные темы. Мастихин был большим охотником потрепаться за чашкой кофе. И дотрепался. Установили, что в тот вечер здесь побывали несколько человек. Кто-то забежал на минутку, с кем-то он просидел час, два… Соседи, сослуживцы, родственники. Сосед тут один есть, отдохнул в свое время по двести шестой — хулиганство с поножовщиной. Взяли мы его, побеседовали, несколько суток беседовали… Пришлось отпустить. В общем, я вволю наговорился не с одним десятком человек.

— И глухо?

— Глухо.

— Фотографий не сделали?

— Ты что, за дурака меня принимаешь! — Зайцев раскрыл папку и, вынув из нее черный пакет, протянул Ксенофонтову. — Полюбуйся.

Ксенофонтов сел на диван и принялся внимательно рассматривать снимки. Вот хозяин, сидит, откинувшись в кресле. На лице застыли струи крови. Перед ним на столе шашечная доска, кофейные чашечки, окурки — все, как рассказал Зайцев. Вот еще один снимок, крупнее, вот такой же, но с другой стороны. На одном из снимков изображен лишь столик. Видно, фотограф встал на табуретку и сверху снял шашки, пепельницу, окурки, две пустые чашки, небольшой листок бумаги, испещренный цифрами. Все получилось довольно внятным — цифры, цветочки на блюдечках, даже подсохшие остатки кофе в чашечках.