Голоса
Шрифт:
Гагарин издаёт короткий смешок. За ним усмехается и Марк. Смешки слышны повсюду – все, кроме Марты Камышовой и Алёши Орешкина, смеются в голос.
А. М. МОГИЛЁВ. Всё, всё, хорошо, не надо смущать вашего коллегу. Ему и так… (Сквозь смех.) Ах вы, черти! Как с вами работать? Объявляю перерыв пять минут.
[5]
– После небольшой перемены, – рассказывал Могилёв, – мы продолжили работу, но стенограммы этой второй части нашего «штурма» увы, не сохранилось. Каюсь, я просто-напросто забыл включить диктофон. Нам оставалось определить последовательность
– Вы могли бы припомнить эту таблицу? – спросил я.
– О, без всякого труда! Пожалуйста. Номер первый: Матильда Кшесинская. 1896 год: становление прима-балериной. Номер второй: великая княгиня Елисавета Фёдоровна. 1909 год: основание Марфо-Мариинской обители…
(Для удобства читателя я решил представить всё, сказанное Могилёвым, в виде таблицы, которая следует дальше. Государь появляется в двух местах: как пояснил рассказчик, в его жизни обнаруживаются две вершины, «светская» и «религиозная».)
Высшие точки биографии
(хронологическая таблица)
Даты указаны по старому стилю.
1. Матильда Кшесинская. 1896: получение звания прима-балерины.
2. Вел. кн. Елисавета Фёдоровна Романовна. 1909 г.: создание Марфо-Мариинской обители милосердия.
[3. Е. И. В. Николай Александрович Романов (II). 25 октября 1915. Получение ордена Св. Георгия IV степени.]
4. Павел Николаевич Милюков. 1 ноября 1916 г. «Глупость или измена?» (знаменитая речь в Государственной Думе)
5. Кн. Феликс Феликсович Юсупов. 17 декабря 1916. Убийство Распутина.
6. Василий Витальевич Шульгин. 2 марта 1917 г. Присутствие при отречении Государя.
7. Александр Иванович Гучков. 3 марта 1917 г. Вступление в должность военного и морского министра Временного правительства.
8. Михаил Васильевич Алексеев. 4 апреля 1917 г. Назначение Верховным главнокомандующим российской армии.
9. Александр Фёдорович Керенский. 7 июля 1917. Становление министром-председателем Временного правительства.
10. Александра Михайловна Коллонтай. 30 октября 1917 г. Назначение народным комиссаром общественного призрения в первом составе Совнаркома.
[11. Е. И. В. Николай Александрович Романов (II). 17 июля 1918 г. Принятие мученической кончины в подвале дома Ипатьева.]
– Среди ваших героев, кажется, нет царицы? – заметил я, когда мы разобрались с именами и датами.
– Вы абсолютно правы! – подтвердил Андрей Михайлович. – Дело в том, что седьмого апреля до конца месяца оставалось ровно двадцать три дня, даже если считать субботы и воскресенья. Вычитая из двадцати трёх двадцать, получим три дня, которых только-только хватило бы на обработку текста. Староста поэтому предложила изучать Александру Фёдоровну по остаточному принципу, при наличии времени. Я нашёл нужным поставить это на голосование, и большинство группы поддержало предложение, кажется, только девушки воздержались. Сама Настя не участвовала в этот момент в обсуждении, поэтому не могла отстоять своего закреплённого места в расписании, а у меня тоже не было возможности и даже морального права сопротивляться, ведь, строго формально, в их предложении оставить государыню «на самый последок» имелось разумное зерно.
– Кажется, Настю… Анастасию Николаевну, то есть, ваша группа не очень любила? – осторожно предположил я. – Иначе бы ведь они нашли возможность потесниться?
– Возможно, – согласился собеседник. – Анастасия Николаевна, во-первых, ничего у них не преподавала, да и вообще, её замена моих занятий стала, кажется, её первым педагогическим опытом в вузе. Во-вторых, они ей, пожалуй, завидовали…
– Завидовали?
– Ну а как же? Девушка старше их всего только на четыре года, а кого-то и всего только на три, но двумя академическими ступенями выше.
– Позвольте, как же на три? Если они были на четвёртом курсе бакалавриата, а она на втором году аспирантуры… – принялся я высчитывать.
– Да очень просто: Марк пришёл в вуз после армии, – пояснил историк. – Ада была старше брата на год, а училась с ним в одной группе потому, что ей пришлось пропустить год в школе по серьёзной болезни почек. Что-то болезненное выдавало даже её лицо, если присмотреться к нему: некое превозмогание себя… А Альфред, например, на третьем курсе брал годичный академический отпуск.
– Тоже по болезни?
– Нет, представьте себе: он самостоятельно вступил в переписку с одним немецким фондом – имени Роберта Боша, кажется, – стал его стипендиатом и выиграл годичное бесплатное обучение в Германии в некоем колледже или семинарии, что-то, связанное с исторической юриспруденцией или, наоборот, с правовыми аспектами истории. Это, как он пояснял, является для него важной фазой его научного роста.
– Какой целеустремлённый молодой человек… то есть, виноват, дяденька! – поразился я.
– Вот-вот! – подхватил историк. – Этим двум «дяденькам» Настя казалась, наверное, их ровесницей, незаслуженно вставшей за лекторскую кафедру.
– Вы позволите ещё вопрос? Коль скоро ваша группа перестала вас слушать и начала «самоуправляться», вы, значит, отказались от того, чтобы быть их учителем, и остались только кем-то вроде старшего товарища?
– Совершенно верно, – подтвердил Могилёв, – да я ведь уже говорил об этом. Вас, похоже, берёт сомнение по поводу того, насколько уместно педагогу в отношении студента становиться только более опытным другом? Это справедливое сомнение! Но тут и обстоятельства были особыми: речь шла о студентах четвёртого курса в самом конце их последнего семестра в вузе. Большинство из них вовсе не собирались ни в какую магистратуру – никто, кроме Штейнбреннера да, быть может, Ивана Сухарева. Потом, они по сути и перестали быть студентами, как только мы вовлекли их в этот проект! Они стали участниками лаборатории, которыми я уже не мог произвольно распоряжаться, повелевая одно – делать, а другое – отбрасывать. Верней, мог бы, но при такой моей манере руководства их интерес к проекту сразу бы сошёл на нет, они тогда разбежались бы под разными благовидными предлогами, наше начинание мирно скончалось бы естественным путём – и мне пришлось бы кусать локти. Наконец, вы не всё знаете…