Голосую за любовь
Шрифт:
— А вы что-то празднуете? — задал он встречный вопрос.
Виктор опустил глаза. Что ему праздновать? Просто он пьет, потому что пьется. У него пока нет другого, более стоящего занятия, вот и все. Ему нравится пить.
— Как вам пишется?
Эмил ту же прикусил язык. Он вспомнил, как странно порой Виктор реагирует, когда его причисляют к пишущей братии. Но на сей раз все обошлось.
— Кому это надо? — усмехнулся Виктор. — Все это бумагомарание — ерунда. Еще ни один папа римский не устрашился Дантова Ада, ни один полководец не прислушался к голосу Толстого, ни один губернатор американского Юга не внял Фолкнеру. Пустое занятие эта литература, да и любое другое — тоже. Хемингуэй, копавшийся в грязном белье всех революций, начиная от Испании и кончая Кубой, блестяще это доказал. Попробуйте убедить этих ослов, что Пасионария — богиня. У них другие понятия!..
Эмил,
— Как Клара? — спросил он.
Виктор сделал рукой неопределенный жест.
— А Мори?
Рука Виктора замерла в воздухе. Да, он в курсе того, как у Мори дела. Она недурно проводит время с каким-то молодым человеком, который просто поселился у нее под окном. Виктору захотелось поплакаться Эмилу и пошутить насчет своей «блудной дщери». Но тут включился его пресловутый «контролер». Как жалок он будет в роли судьи, обличающего всех и вся. Грешница Мори и бесполезный Толстой! Не слишком ли?..
— Мори счастлива, — неожиданно выпалил он и опрокинул рюмку. — Она очень счастлива с неким молодым человеком. Я ему сочувствую…
Виктор склонил голову, подозревая, что теперь он явно перегибает палку — вовсе не обязательно выкладывать все Эмилу начистоту, — но было уже поздно. Эмил замер. Виктор наконец заметил, какой эффект произвели на Эмила его слова, и попробовал загладить неловкость. Он начал рассуждать о том, что можно так или иначе относиться к бифштексу. Любить его или нет. Но когда речь идет о людях!.. Куприн об этом писал. С людьми нельзя поступать по собственной прихоти. Он, Виктор, не может выпороть Мори или требовать от нее объяснений, что, кстати, не раз порывался сделать. Он просто не знает, что ему предпринять. В конце концов, быть может, все, что происходит… хм, не так уж серьезно. Она все время улыбается…
Между тем Эмил снова заказал бренди, и Виктор замолчал. Его угнетало ощущение, что он говорил впустую и только выставил себя в неприглядном свете. Ему стало стыдно. Виктор сжал рюмку в ладонях с такой силой, что едва не раздавил. Он слышал, как Эмил советует ему пойти домой и извиняется за то, что вынужден его оставить. У него какая-то встреча в клубе… Но все, что Эмил говорил, Виктор пропустил мимо ушей. Ему казалось, что он сейчас или заплачет, или заснет.
А Эмил тем временем пулей вылетел из зала. Сразу за углом начинался прекрасный тенистый бульвар, по которому они с Мори часто гуляли. Сейчас Эмил один вошел в тень деревьев и замедлил шаг. Он дрожал от волнения и понимал, что смешон. Что же тут удивительного! Он с самого начала знал, что Мори не сможет и не станет довольствоваться их отношениями. Но он и думать не хотел, что с кем-нибудь другим у нее будет нечто большее, если не все. Она «счастлива»! В данном случае не имеет значения, что Виктор рассуждает о поступках своей дочери тоном «современного» папаши из бульварного французского романа. Хотя и это говорит о многом. «Я ему сочувствую», — сказал предок, потягивая бренди. Он пьянствует, а дочь гуляет! Сволочи! Да все они — одна банда, мерзкая банда шутов!..
Вечер был очень теплым. Эмил расстегнул пиджак и ослабил галстук. Он медленно шел в темноте, прорезанной лунными дорожками. Может быть, сегодня он в последний раз так одинок. Он любил женщин, любил восхищаться ими и находил в этом эстетическое наслаждение, привык дарить им маленькие радости и терпеть их маленькое тиранство. Всего понемножку! Это его и погубило. Беда настигает как раз тех, кто осторожен. Он сложит лук Купидона, так ни разу им по-настоящему и не воспользовавшись.
Да и носил-то он его всегда чисто символически. Больше того, иногда он даже был ему в тягость, как в случае с Лаурой. Он ухаживал за одной женщиной, потому что у нее красивые руки, за другой — из-за великолепного голоса, за третьей — из-за прелестной улыбки. Даже странно, как мало достоинств находил он в женщинах и этим малым довольствовался. Он понимал, что для того, чтобы больше найти, надо больше давать. Но стоило роману далеко зайти, как он тут же шел на попятную. «Простите, видимо, произошло недоразумение. Я не благородный принц, у которого нет других забот, как угождать вам!» Он и с Мори не хотел быть принцем. Так в чем же тогда дело?
Дело было просто в том, что это было последнее его увлечение. Мори, несомненно, последняя женщина, которой он говорил о любви. Ему уже пятьдесят один, сердце и желудок
Но в печали спасение мира. Она как волна, которая набегает и откатывается, но неизменно появляется вновь. Что было бы с людскими сердцами, томящимися от страсти, если б не печаль из-за «дивного лика», как говорит Элюар. Она примиряет нас с противоречиями, которые нам до этого казались неразрешимыми, с мучительными для нас истинами. И не важно, что означает такая уступка — капитуляцию самолюбия или, наоборот, овладение собой. Важно то, что, когда мы в печали, мы не слишком боимся судьбы.
Эмил был глубоко опечален происходящим, но вместе с тем он обрел способность рассуждать трезво. Поведение Мори совершенно естественно. Было бы более чем странно, если бы она всерьез связала себя с ним. Эмил поразился, представив, насколько бы это застало его врасплох. Разве бы он мог достойно ответить Мори и в то же время не разочаровать ее в ряде ситуаций, которые теперь практически исключены? Щекотливый вопрос! Все это ей может дать ее нынешний молодой человек! Да! Он хотел бы с ним познакомиться…
Эмил распрямил плечи, повернул назад и закурил. Он возвращался. Сразу стало легче дышать, движения обрели прежнюю легкость и плавность. Странно! В конце концов, в основе всех его романов было тщеславие, а не страсть, да и кончались они как-то спокойно, без сцен. Подобные связи распадаются без особого ущерба для обеих сторон. Не стоит придавать этому слишком большое значение. Он мог допустить, что еще долго будет думать о Мори, может быть, будет сожалеть о том, что они расстались, и неизбежно — скучать. Разве ее можно сразу забыть! «Я запутался за пять минут, а теперь мне понадобится пять лет, чтобы выпутаться», — подумал он насмешливо. И в этом была изрядная доля истины.
IX
Но и Мори «запуталась», если этим словом можно передать всю силу влечения, которое она испытывала в объятиях Нэда, влечения, ставшего ее культом. Запомнить это навсегда! Она предавалась любви, охваченная страстью не только к Нэду, но и ко всему, что ее окружало, ко всему, что уже произошло и что еще только должно случиться: к солнцу и к светло-летнему сумраку, к приятным воспоминаниям и к тому хорошему, что ее ждет. Как будто ей дано в первый и последний раз слиться с ним воедино. Целуя удивительно красивые губы Нэда, она как-то вспомнила день окончания школы, когда Виктор подарил ей большого паяца, и рассмеялась. Нэд спросил, почему она смеется, и Мори ему рассказала. Он прикурил сигарету для нее и для себя, а у Мори опять пронеслось в голове: запомнить это навсегда! Запомнить, как он протягивает руку к сигарете, и саму эту руку — длинную, смуглую и сильную. Одна эта рука, освещенная солнцем, была способна вызвать у нее море эмоций или стать предзнаменованием счастья. Наконец-то она познала любовь, настоящую любовь, — эту неодолимую тягу к прекрасному, бесконечно нежную близость со всем тебе знакомым и неведомым, это совершенно новое восприятие смерти и ухода из жизни. К чему теперь надевать маску фурии или сфинкса? Однажды она попыталась снова выступить в роли чистой интеллектуалки и завела с Эмилом разговор о работе Плеханова «К вопросу о роли личности в истории». Напрасно! Упрекая автора за авторитарный тон, она с трудом подбирала аргументы, а перед глазами у нее неотступно стоял Нэд — как накануне он зарывался в ее волосы и жадно искал ее губы. Она поймала себя на том, что блаженно улыбается, забыв о Плеханове, а руками нежно сжимает бедра…
Эмил наблюдал за ней с чувством неловкости. Мори сначала не поняла, в чем дело, а поняв, смутилась. Эмил ее по-своему любит, и она должна помнить об этом. Но что значит «по-своему»? Они стояли на террасе ресторана, почти пустой, как всегда по утрам, и Мори видела свое отражение в зеркале под навесом слева. Она выглядела ужасно, была невобразимо худа и даже, можно сказать, опустилась. В то же время у Эмила, хотя он и похудел, был прекрасный цвет лица, да и сам он был как всегда элегантен и с воодушевлением рассуждал о Плеханове, что оказалось Мори не под силу. И вдруг ей захотелось бросить ему: «Милый мой, вы блестяще выпутались из этой любовной истории. Поздравляю!» Но Эмил мог расценить это как выпад, и, сказав, что она будет рада снова встретиться с ним, Мори ушла, погруженная в собственные мысли.