Голова бога (Приазовский репортаж)
Шрифт:
— А вы недурно рисуете. Рисуйте меня. Однако же вы сделаете копии и для меня. Мне раздеться? — она коснулась застежек блузки.
— Нет, что вы… Это необязательно.
Для рисования велела купить ему фруктов и вина — без них позировать, по мнению девушки было как-то неправильно. Аркадий управился быстро, а когда вернулся, застал свою комнатушку убранной, а девушку — в подобии хитона, сделанного из простыни.
Имелась бумага — полкипы, купленной ранее. Аркадий указал девушке, где сесть, расположился сам, сделал первые наброски… Он рисовал ее фас, профиль, в три четверти. Хитон то поднимался вверх, обнажая ножку почти до бедра, то наоборот целомудренно опускался. Затем Катерина распустила завязку, обнажив одно плечико, затем — грудь. От открывшейся красоты перехватывало дух. Иной бы математик сошел бы с ума, пытаясь подобрать формулу, описывающую это совершенство.
Далее в комнатушке стало почти темно и занятия живописью пришло время прекратить. Молодые люди поужинали теми же фруктами и тем же вином, принесенным для антуража. При этом девушка не переоделась, и даже не спрятала свою полунаготу.
Он говорил ей какие-то глупости:
— Интересно, почему маленькие щенки вызывают умиление, а маленькие, скажем, тараканы — нет? Дело в беззащитности? Да как бы не так: тараканчик куда беззащитней щенка!
Она мило смеялась, щипая виноград, грудь ее в такт смеху дрожала. Аркадий старался, как надлежит из приличия смотреть в глаза собеседницы, однако же, то и дело косил глаза на крупный и смуглый сосок. Иногда получалось глазеть на эту красоту не отводя взгляда, когда девушка листала рисунки.
— Вот здесь бы хорошо поправить…
Кусочком хлеба Аркадий стирал лишнее, тут же наносил новые линии.
— А поедемте в Киев вместе, — позвала она его. — Вдвоем легче будет прожить. Город — пусть и не столица, но возможностей больше.
— Сейчас не могу поехать. У меня дела, — ответил Аркадий, пряча взгляд.
— Напрасно. Вы тут зароете свой талант. Я так думаю, что человек должен заниматься тем, что у него получается лучше всего.
— А у тебя что получается лучше всего?
— Ах, как хорошо у меня получается спать! — улыбнулась девушка и деланно зевнула.
— Завтра снова будем тебя рисовать?
— Мне надо ехать в Киев. Я же говорила. Доживем до завтра — увидим.
— Экая вы оптимистка! У нас тут не у всех получается дожить до сегодня…
Ее голос сжался до хриплого шепота:
— А разве еще есть что еще рисовать?
— Конечно же.
— И что же?
Аркадий потянул за второй узелок хитона. Тот послушно распустился, и ткань рухнула к ногам девушки…
— Сударыня… Я где-то тут совесть потерял… Вы не находили? — прошептал он.
— Не ищите ее, сударь. Этой ночью без нее лучше.
Екатерина не уехала ни завтра, ни послезавтра. Она задержалась в комнате Аркадия.
Он не любил ее, но желал со страшной силой, обладал ей с какой-то звериной страстью. Девушка то рассматривала потрескавшийся потолок через плечо Аркадия, то напротив, изучала простую ткань простыней. В отличие от Конкордии, по младости лет, была ненасытна, и любовные схватки были именно борьбой — кто раньше упадет от изнеможения, запросит пощады.
— Моя кузина, — пояснял он хозяйке. — Здесь проездом, и надолго не задержится.
Та видела, что Аркадий врет, да и звуки, несущиеся ночью из комнатушки юноши, трудно было толковать двояко. В былые времена, сказывали, хозяйка была женщиной цепкой, и, как рассказывали, ягодицами давила грецкие орехи. Однако и она дала слабину, паче Аркадий на время присутствия гостьи сам предложил удвоить квартирную плату. Хозяйка согласилась, став соучастницей.
На какое-то время жилище Аркадия стало выглядеть почти пристойно. Девушка убрала небольшую комнату, недурно стряпала, зашила все прорехи в белье юноши, устроила стирку.
За это Аркадий расплачивался своей живописью. Он рисовал ее снова и снова — полуобнаженной, обнаженной, и лишь кокетливо приоткрывшей ножку, плечико, ареол соска.
Дойдут до городничего сведенья об этих вольностях — и ему конец. Ники, дружище, конечно, не отвернется, однако же старшие Рязанины и на порог его не пустят. К счастию обитатели Малой Садовой не входили в близкий круг городничего, да и занятые своими делами, мало обращали внимание на нищего типографского подручного.
Лишь на второй день, когда натурщица уснула, измученная страстью, Аркадий выкроил время пересмотреть бумаги Ситнева. Перебирать все пометки не было ни времени, ни возможности. И юноша поступил иначе: он тщательно осмотрел книги с торца — нет ли каких отметок. При чтении, заметил он, листы засаливаются, и всегда можно определить, на какой странице закончили читать, если книга новая… Здесь же все книги были изрядно зачитаны.
Юноша на удачу несколько раз открывал книги. Одна, на греческом языке особенно часто открывалась на определенной странице. Аркадий присмотрелся к листу бумаги. Под одним абзацем юноша заметил тщательно счищенный стирательной резинкой карандашный след. Этот абзац был важен для Ситнева — его следовало не только запомнить, но и скрыть.
Как и все в этих краях, Аркадий мог сказать несколько фраз на греческом, однако в область чтения его знания не заходили. Он всмотрелся в непривычную вязь греческих букв, но не смог увидать ни одного знакомого слова.
Ночь провел неспокойно. Для ночевки Аркадий выбрал себе место на полу, и ничего не мешало ему подниматься, выходить во двор. Голову буравили мысли: а, может, эта девчонка была послана Цыганенышем, дабы выведать его, Аркадия, секреты? Он вернулся в дом. Девушка сном невинного ребенка спала на топчане, превратившемся на короткое время в ложе любви. Хотя они превращали в ложе любви и пол, и стол, и стулья, и даже немного, стены.
Едва дождавшись утра, Аркадий отправился в типографию. Там, как обычно, витал запах крепчайшего перегара. Юноша поставил перед Кондоиди прихваченную по дороге бутылку пива, и встал за колесо печатной машины.
Поправив здоровье, Кондоиди подобрел, заулыбался.
— Что-то сердце чешется, — поморщился он, и засунув руку под рубашку, почесал грудь.
— Дядя Костя, вы можете перевести тут из книги кусочек?
Отойдя от машины, юноша протянул заранее заложенную на нужном месте книгу. Фрагмент снова был обведен карандашом.
Кондоиди поморщил лоб и стал переводить. Он путался в словах, временах, падежах. Аркадий записывал за ним, то и дело черкая. После — в задумчивости вернулся к работе.