Голова Минотавра
Шрифт:
Попельский стиснул зубы и подошел к Рите. Поцеловал ее в лоб. Он почувствовал тот же самый запах ее темных волос, как и много лет назад, когда вознаграждал ее — как сам считал — поцелуем за правильные склонения и когда с усмешкой передразнивала его за столом: "Primum philosophari, deinde edere" [38] . Он еще сильнее стиснул зубы и вышел из комнаты дочки, слыша ее: "Спокойной ночи, папочка!".
Львов, понедельник 11 января 1937 года, половина одиннадцатого вечера
38
Сначала философствование, еда — потом (лат.)
Леокадия Тхоржницкая перестала раскладывать пасьянс, когда Эдвард закончил рассказывать о своей встрече с лычаковскими хойраками. Слушала она очень внимательно и все понимала, хотя и не любила немецкий язык, которому решительно предпочитала французский. Немецкий язык ее двоюродного брата был настолько богатым и изысканным, что она всегда выслушивала его с громадным удовольствием, которое, правда, в значительной мере заправило горечью содержание самого рассказа. Пасьянс "галерный раб" у Леокадии не вышел, впрочем — как и всегда. Она отложила карты и поглядела на кузена.
— Послушай, Эдвард, — сказала она, — тщательно подбирая немецкие слова. — Девушек ты не знаешь, сам семнадцатилетней девушкой тоже никогда не был. А вот я — была. И точно так же испытывала любопытство к миру, как Рита сейчас. И давай-как что-то тебе расскажу. Было это в Станиславове. Тогда я была на год моложе Риты. И вот помню, как тайком выбралась из дому ночью, чтобы через окно в ресторации Микулика на Армянской поглядеть на пивших там вино гусар. Они так замечательно выглядели, когда днем вышагивали по Сапежинской [39] ! Один из них вышел во двор, чтобы отлить воду. — Вообще-то Леокадия воспользовалась определением, которое было неприличным в устах дамы. — И вот он увидал меня возле окна. И пригласил к столу, предложив пирожные и танцы. А я согласилась, хотя уже близился второй час ночи, а гусары были сильно выпившими и возбужденными. А знаешь, почему я согласилась? — Леокадия неспешно стала складывать карты. — Потому что думала, будто и вправду буду всего лишь, подчеркиваю — всего лишь кушать пирожные и танцевать. Я поверила в это, забывая, что в это время у Микулика просто не могло быть пирожных! Но этот гусар настолько мне понравился, что я поверила в эти его пирожные!
39
Ул. Сапеги — ныне ул. С. Бандеры — Прим. перевод.
— И что было дальше? — с определенным беспокойством спросил Эдвард.
— Понятное дело, никаких пирожных я не попробовала, — усмехнулась Леокадия. — И не потанцевала. Если бы не Микулик и его сын, ушла оттуда бы обесчещенной. А после того мне уже не хотелось верить никакому мужчине, и, возможно, потому… сегодня я сама. Впрочем, прости, с вами, с Ритой, с тобой, с Ганной… Не беспокойся, — немного подумав, продолжила она успокаивающим тоном. — Когда в четверг я возвратилась после бриджа у асессора Станьчака, Рита была уже дома. На ее лице были следы помады, но тогда я предположила, что она попросту баловалась. Я попросила ее все стереть, говоря, что ты будешь за это на нее сердиться. Она пошла умыться, а потом мы долго разговаривали. Ко мне она была очень мила, что, как сам знаешь, у нее бывает не часто. Девочка смеялась и пыталась доказать свое. Семнадцатилетняя девушка из хорошего дома, которая, прошу прощения за крепкое словцо, выбралась из норы вонючего уличного бандита, так себя не ведет.
— Так Рита тоже поверила в пирожные? — задумчиво спросил Попельский и уже спокойнее погладил свою испанскую бородку, которую Лёдя называла "татарской". — И кому же? Бандитам?
— Ой, Эдвард… — Леокадия поднялась с места и начала расхаживать по комнате. В своем темно-синем платье с белым воротничком она походила на учительницу-пенсионерку. И говорила она внушительно, словно опытный педагог. — Вместе с Ганной и со своей со ученицей Ядзей Вайхендлерувной они вышли из дому…
— Давно мне не нравится эта еврейка… — буркнул Попельский. — Эта ее подружка…
— Вовсе даже наоборот, — рассмеялась Леокадия. — Тебе всегда нравились женщины еврейского типа. Что, к старости в корпоранта [40] превращаешься? Но послушай, что я тебе хочу сказать, только не перебивай меня! Наша добрая Ганна отправилась в костёл, а девушки — в цирк. Именно так все оно и было! Какое же удовольствие они испытали, когда где-то тайком, в какой-то подворотне, накрасились! Во-первых, никто их не узнает, во-вторых, они будут чувствовать себя взрослыми! Вполне возможно, только не нервничай, Эдвард! они закурили папироску и раскашлялись, бедняжки. В цирке сели в партере. И сколько там времени нужно, чтобы к ним подсел какой-нибудь франт, какой-то донжуан из Мосциськ? А может, то как раз и был атлет, увидевший восхищение у них в глазах? И пригласил их на пирожные в кафе. Вот только кафе оказалось какой-то пивнушкой, в которую приходят батяры. И вот тебе и все! Тот батяр, который сегодня все это тебе рассказывал, покупал там выпивку и совершенно не знал, что происходило с девочками дальше! А с ними ничего и не происходило! Вышли, убежали — быть может, за них заступилась хозяйка этой пивнушки, как когда-то за меня заступился Микулик? Вот и все, Эдвард! Во время беседы со мной Рита была явно в веселом настроении. Поверь мне, никто обесчещен не был! Утратив честь, девушка ведет себя совершенно иначе!
40
Член студенческого (в германских университетах) союза, часто националистического толка — Прим. перевод.
И вот тут зазвонил телефон. Попельский быстрым шагом направился в прихожую и поднял трубку.
— Попельский у аппарата, — произнес он по-немецки и тут же прикусил язык. Он желал то же самое сказать по-польски, только не успел.
— Как это приятно, что герр комиссар ожидал моего звонка и сразу заговорил по-немецки, — услышал Попельский охрипший бас, говорящий на чистейшем немецком языке. — Так вам передали информацию, что я позвоню? Во львовском полицейском директорате, с которым я общался сегодня в полдень, мне передали, что одиннадцать часов вечера будет самой подходящей порой, чтобы услышать герра комиссара. Ох, прошу прощения, забыл представиться. Криминальдиректор Эберхард Мок из полицай-президиума в Бреслау.
Львов, среда 13 января 1937 года, два часа дня
Начальник Следственного Управления, подинспектор Мариан Зубтк, не любил комиссара Эдварда Попельского по ряду причин. Личность подчиненного напоминала начальнику [41] Зубику про ошибки и недостатки его самого. Манеры аристократа и таинственный перстень с печаткой раздражали Зубика, обладавшего склонностью к простой одежде и несложному поведению. Он слышал, конечно же, что Попельский может быть грубым и несдержанным, словно простой извозчик, только сам этого никогда не испытывал. Обучение на математическом и филологическом факультетах в Вене, хотя и незавершенное, болезненно обнажало незавершенное образование Зубика, вылетевшего из гимназии в Хоржове, где ему не засчитали шестого класса, при чем, по причине именно латыни, которой его подчиненный неустанно и чрезмерно даже хвастался. Безупречная, хотя, несколько, и отдающая дендизмом элегантность комиссара напоминала Зубику про его собственные, неаккуратные, редко видящие щетку с гуталином ботинки, про его излишне тесный костюм. Его раздражала даже та гордость, с которой Попельский выставлял свету свою гладко выбритую голову, в то время как сам он отчаянно пытался скрыть лысину, зачесывая волосы с уха на самое темечко. Теперь же, когда Попельский докладывал о беседе с германским полицейским из Вроцлава, он раздражал своими очками — настолько затемненными, что за стеклами не было видно глаз. Зубик неоднократно желал призвать своего подчиненного к порядку, но тот был безнаказанным. Работал, когда желал, в часы службы ходил на классные часы, устраивал какие-то свои дела, и, тем не менее, пользовался поддержкой самого шефа, коменданта Владислава Гождзевского!
41
Весьма многозначное слово, которое можно перевести как руководитель, шеф, глава. В польской истории титул "naczelnik" использовали в связи с именами Тадеуша Костюшко (1794 г.) и И. Пилсудского (1918–1922 гг.) — Прим. перевод.
— И что, пан Попельский? — буркнул Зубик. — Чего это вы так замолчали?
— Могу ли я попросить вашего согласия на то, чтобы закрыть окно? — Попельский беспокоился по поводу интенсивного январского солнца, резко вычерчивающего контуры библиотеки Политехники, видимой из окон полицейского управления. — Пан инспектор ведь знает, что мне это вредит.
— Выражаю согласие. — Зубик подписал какой-то документ, принесенный секретаршей и хмуро глянул на Попельского, затягивающего окно шторой. — Так что с тем криминальдиректором, как его там?..
— Моком.
— Что же было дальше, когда тот пан Мок уже знал, что тот якобы-педераст приехал с той убитой женщиной во Вроцлав из Львова?
— Мок отправился в Хебзя, на пограничный переезд, и нашел людей, которые выполняли службу на сильвестра [42] . Таможенник показал, что в тот день проверял паспорт у девушки, имевшей билет из Львова во Вроцлав. Девушка ехала в купе вместе с, как иронично сообщил мой собеседник, очень красивым молодым человеком, которого, впрочем, таможенник неоднократно видел и раньше.
42
Про Сильвестра уже говорилось выше; в польском языке (в значении новогодних праздников), пишется со строчной буквы. — Прим. перевод.