Голова рукотворная
Шрифт:
– Вы очень быстро ответили на тест. Рад, что он не вызвал у вас затруднений, – сказал Логинов.
Мосс открыл глаза.
– Ну как там с моими ответами, док? Всё верно? Я выхожу клиническим идиотом?
Логинов рассмеялся:
– Здесь нет правильных или неправильных ответов, Виктор. И, уверяю вас, вы не клинический идиот.
Мосс сделал гримаску разочарования и взял с низкого столика один из журналов, которые Логинов держал специально для таких случаев. Пальцы быстро забегали, перелистывая страницы. Это движение пианиста-виртуоза, играющего «престиссимо», заставило Логинова оторваться от чтения опросника. «Ему необходимо чем-то обязательно занять руки».
С тестами для пациентов надо быть предельно осторожным. Психосоматика способна
А тесты и анкеты сродни детонатору. Живёт не совсем психически уравновешенный человек, живёт себе, истерит помаленьку, а вот спросили его, к примеру, не замечал ли он когда-либо, что потолок падает ему на голову, он и призадумается. И ведь вспомнит, что было пару раз. Тут и здоровый человек засомневается. Относительно здоровый… Абсолютного здоровья не бывает.
Тест для Мосса Логинов придумал сам. Ради вопроса № 14 и нескольких, следующих за ним. Сочинил он их с очень большой осторожностью, чтобы лишний раз не будить зверя в голове Мосса. Но именно для этого самого зверя они и предназначались. Даже с большой вероятностью того, что пациент при ответах мог слукавить, а лицом «сыграть», вопросы эти должны были утвердить Логинова в уже созревшей у него теории – теории агрессии. Если всё подтвердится – не ответами, нет, а состоянием и поведением Мосса в момент, когда он отвечал, – тогда…
«Тогда я тебя вылечу, дружок. Полностью».
– Виктор, – Логинов, оторвал взгляд от теста и внимательно взглянул на Мосса, – был ли вопрос, который вызвал у вас сложность с ответом? Или раздражение?
– Все анкеты меня раздражают, док. Особенно когда заполняешь бумажки на визу. Или при устройстве на работу.
– И всё же. Вы не испытали чувство…
– Страха? Нет, док. Я же не окончательный псих, чтобы бояться написанного слова. Я спокойно произношу. Бабочка, бабочка, бабочка. Вот, пожалуйста! И сознание не теряю. Это же бумага, а не та тварь, которая залетела ко мне в окно.
– Я спрашиваю не про страх, Виктор. Я спрашиваю про ненависть.
Он задумался. Желвак задёргался на скуле. Голубая жилка на виске проявилась отчётливей.
– А-а-а-а, вот вы о чём! Четырнадцатый вопрос. Вообще, какой идиот придумал этот тест?
Логинов улыбнулся.
– Ну да, да, док. Мне хотелось убить бабочку. Это плохо, да?
Это было хорошо. Очень хорошо. Впрочем, Логинов был почти уверен в этом его ответе, ведь Мосс взял у него заточенную булавку в последнюю их встречу. У Виктора необычное течение фобии, почти не изученное. А значит, нужно нестандартное решение. Людьми с лепидептерофобией движет брезгливость. Им омерзительно даже подумать о том, чтобы приколоть бабочку булавкой. От одной мысли, что надо коснуться её – пусть даже не голой рукой, – у них наступает панический приступ. Нахождение в одном закрытом помещении с мотыльком равносильно смерти, и единственное желание, рождаемое неконтролируемым отвращением, – убежать подальше, куда угодно, только туда, где нет этого страшного, чудовищного насекомого. «Я же не окончательный псих» – так он сказал. А знал бы, знал, сколько людей не могут вынести даже невинно написанное слово «бабочка»! Посмотрят в книгу и стиснут зубы до крошева, дёрнутся от электрической судороги. Этот мир создан относительно здоровыми людьми для относительно здоровых людей. Реклама туши для ресниц – «Взмах крыла бабочки», девчоночьи розовые заколки-бабочки, галстуки-бабочки, японская стилизация – сплошные бабочки. Кто это изобрёл, не думал о ближнем, нет. А ближнему, возможно, достаточно одного упоминания, чтобы произошла беда. Уехать от цивилизации, убежать, спрятаться не получится: природа добьёт его. Падающий кленовый лист – не бабочка ли это, вглядись внимательней? Шелест ветра в листве – а не взмахи ли её крыльев? Снежинка коснулась лба – а не её ли лапки трогают твоё лицо? А ты – ты такое же маленькое насекомое, никуда не убежишь, никуда, никуда…
Но Виктор другой. Он способен на злость. И в этом Логинов видел большую удачу. Надо разбудить в нём агрессию, потому что именно агрессия – мощная, ощетинившаяся тысячью сабель – поможет Моссу одолеть врага в собственной голове. А потом и поплясать на вражьей могиле. Только она. Только агрессия. Больше шансов для него нет.
Дверь в кабинет отворилась, и вошла Вера. Поздоровалась тихо, кивком головы, да так и осталась стоять на пороге. Логинов встал из-за стола и пошёл к ней, успокаивая улыбкой. Чувствовал на расстоянии, как колотится её сердечко, как она напряжена.
– Вера, здравствуйте! Не знаю вашего отчества…
– Можно просто Вера, – она застенчиво улыбнулась.
– Очень, очень хорошо, Вера, что вы пришли. Проходите. Вы пьёте кофе? Или, может быть, чай?
Она задумалась, будто он спросил о чём-то сложном. Сделала полшажка и остановилась в нерешительности.
– Нет-нет, спасибо, я не…
– Не стесняйтесь. В нашей встрече нет ничего официального и страшного.
– Тогда… – она снова задумалась, словно от её выбора зависело выживание человеческой расы. – Я бы не отказалась от чая. Зелёного, если можно. Без сахара.
«Зелёного, без сахара». Логинов выглянул в коридор и попросил Киру приготовить чай. В приоткрытую дверь была видна небольшая уютная приёмная, ряд синих кресел, в одном из которых сидел Мосс. Вера вытянулась тонким штришком, помахала мужу, но тот не заметил.
Логинов усадил её в кресло перед журнальным столиком, намеренно повернулся к ней спиной, ставя толстую книгу на книжную полку, – с тем чтобы за эти пару секунд она могла вдоволь повертеть головой и оглядеть кабинет – и повернулся, снова улыбнувшись. Вера, однако, кабинет не разглядывала, а смотрела прямо на него, сидя на самом краешке кресла и сомкнув острые коленки под тонкотканной узкой юбкой.
Вошла Кира, поставила поднос с чашками и чайником на столик.
«Зелёного, без сахара». Логинов распечатал коробку конфет, которую накануне подарила пациентка, предложил Вере. Она отрицательно помотала головой.
Зазвонил мобильный на столе. Это было крайне не вовремя, но Логинов по первым бетховенским аккордам понял, что надо непременно ответить. Он почти никогда не давал свой номер пациентам – за редким исключением, обговорив, что звонить ему можно только в экстренных случаях. Бетховен как раз и указывал на подобный звонок. Это может быть либо Гольфист, либо Мама Сью, великая и ужасная, либо новый его тревожный пациент, которого он про себя называл Бельгийцем за постоянный юмор в отношении французов и усики как у Эркюля Пуаро. Четвёртым человеком, которому он непременно даст номер своего секретного мобильного, будет Виктор Мосс, когда они начнут активное лечение. Пятым – Вера.
– Извините, срочный звонок, – Логинов потянулся к телефону. – Я слушаю.
Это оказался Бельгиец. Он стоял и плакал возле двери в зубную клинику. Открыть её Бельгиец не решался, потому что был уверен, что его убьёт током.
– Ручка под напряжением, понимаете?!
– Понимаю, Антон Петрович. Вы правильно делаете, что не трогаете её. Дождитесь кого-нибудь, кто будет входить или выходить…
– Я не могу! – в трубке послышалось рыдание. – Я уже десять минут стою, никто не выходит и не входит. А у меня приём назначен. Если я опоздаю, случится беда. Я читал в интернете, что один человек в Москве умер от кариеса…