Головнин. Дважды плененный
Шрифт:
Таки пересеклись нити судеб человека, еще три-четыре года назад державшего в страхе Европу, и русского морехода. Первый, поверженный в прах, дожидался рокового часа в заточении. Второй, в расцвете сил, добывал славу отечеству…
Вершины гор Святой Елены открылись далеко в океане, миль за 50, на подходе к острову. Неподалеку от входа в бухту путь преградил английский шлюп. На нем взвились сигнальные флаги. Со стен крепости ответили условным сигналом, разрешали вход русскому кораблю.
В глубине бухты стоял на якоре отряд английских кораблей, на одном из них, 74-пушечном, развевался флаг контр-адмирала.
На входе в бухту к шлюпу подошла шлюпка с адмиральского корабля. На борт поднялся лейтенант.
— Сэр, — обратился он довольно сухо к Головнину, — адмирал Плампин приветствует ваш корабль. Вам отведено место для якорной стоянки у западного мыса.
Не успела «Камчатка» отдать якорь, как к борту подогнали транспорт с питьевой водой. Тут же на шлюп поднялись капитан брандвахтенного судна [70] и лейтенант, посланец адмирала. Они сообщили, что согласно инструкции запрещено кому-либо покидать корабль и спускать шлюпки.
70
… капитан брандвахтенного судна… — Брандвахты — военные суда, несущие дозорную службу у входа на рейды и в бухту, контролирующие все приходящие и уходящие суда.
— Вас, сэр, завтра приглашают к себе губернатор и комиссар России на острове, генерал Бальмен.
Головнин пригласил англичан в каюту. «Надо же хоть что-то проведать у них», — размышлял командир. На ходу распорядился накрыть стол для гостей. Англичане охотно приняли приглашение. Оказалось, что они тянут здесь лямку второй год, жалованье получают обычное, без прибавки.
— Те офицеры, служащие здесь Ост-Индской компании получают хорошие деньги, а нас, моряков, компания не жалует, — сетовали они.
Обильное угощение с доброй выпивкой развязали им языки…
Они покинули шлюп, когда на кораблях играли вечернюю зарю.
С заходом солнца на рейде появилась дозорная шлюпка с вооруженными солдатами. Они постоянно кружили вокруг «Камчатки», высматривали, не спускают ли корабельные шлюпки, голосом спрашивали, не осталось ли кого на берегу.
Проводив гостей, Головнин зашел в кают-компанию, где его нетерпеливо ждали офицеры.
Повседневно Головнин столовался у себя в каюте, для срочных объявлений заходил в кают-компанию. Сегодня был особый случай.
Плотно притворив за собой дверь, Головнин снял шляпу, оглядел собравшихся.
— Наберитесь терпения, господа, я поведаю вам, что прознал у наших гостей. Нынче офицеры аглицкие мне поведали кое-что о Бонапарте, — не торопясь начал рассказ Головнин. — Содержат его верстах в десяти отсюда, в долине Лонгвуд. На всех вершинах над той долиной стоят три десятка часовых, по единственной дороге и тропам патрули конные ездят днем и ночью. Сторожат его аглицкие, русские да немецкие офицеры и солдаты. — Головнин кинул взгляд в распахнутое оконце. За ним зияла черная пропасть. — К ночи часовые спускаются к окнам дома, где обитает Бонапарт. Никому не позволено с ним общаться, кроме губернатора. — Головнин обвел взглядом офицеров.
— Завтра меня приглашает губернатор, что разузнаю, вам поведаю. Сопровождать меня поедет гардемарин Лутковский Феопемт. Он самый юный, пускай потомкам передаст виденное.
Утром на пристани Головнина ожидали капитан адмиральского корабля и русский офицер. Они проводили его к графу Бальмену.
После представления граф пригласил Головнина к обеду, а Лутковский в сопровождении офицера отправился гулять по небольшому городку Святого Иакова…
Упреждая вопросы гостя, граф первым начал разговор.
— Вы, вероятно, будете просить о возможности взглянуть на нашего узника. Так я вам загодя сообщаю, что это исключено. Более того, никому из приезжих не дозволяется посещать долину Лонгвуд и даже с окрестных холмов обозревать дом, где он проживает.
Головнин слушал, удивленно покачивая головой.
— Единственно могу вас утешить, — граф обвел взглядом стены большой комнаты, где они обедали, — в этой комнате первоначально проживал Бонапарт, пока ему не отстроили дом в Лонгвуде. Здесь все осталось, как прежде.
Головнин поднял глаза, на потолке висела хрустальная люстра. «Сии свечи освещали макушку тирана», — усмехнулся Головнин, кинул взор на высокое окно. «Из этих проемов он, наверное, не раз тоскливо посматривал на приходящие и покидающие бухту корабли».
— Ваша светлость, — попросил Головнин, — ежели вас не затруднит, расскажите о житье здесь Бонапарта. Поверьте, сие не праздность, имею привычку морехода во всякую новинку вникать. А кроме того, меня наверняка в Петербурге заклюют расспросами.
Граф ответил с добродушной усмешкой.
— Извольте, для меня сие не составит труда. Но прежде вы мне перескажите происшествия в столице за три года, я только из одних писем об этом узнаю.
— Ваша светлость, я сожалею, но светские события пересказать не могу, занят был службой и другими делами, и два года, как в плавании.
Граф не огорчился.
— Ну, тогда поведайте о своем вояже, где бывали, что видели.
Головнин перебирал в памяти посещение Бразилии и Лимы, Камчатки и Аляски, неторопливо делился впечатлениями, а потом настал черед графа.
— Наполеон последние месяцы не выходит из дома, — начал свой рассказ граф. — Изредка появляется на балконе в белом фланелевом халате и красной шали на голове. Иногда он выходит с бильярдным кием. От скуки играет в бильярд с камердинером. — В другой руке у него всегда зрительная труба, но в нее он ничего не может увидеть, кроме окружающих холмов с часовыми на вершинах. Он обрюзг, пожелтел, не бреется, частенько хворает в последнее время. Его медик сказал, чтобы пособить Наполеону в его болезни, надо отвезти его в Европу и дать ему двести тысяч войск в команду. Свита постепенно покидает его, нынче при нем только генерал-адъютант Бертран, генерал Монтолон с женой и камердинер. Обслуживает его повар-китаец.