Голубая ниточка на карте
Шрифт:
— Так, значит, «из-за любви», говоришь?
Теперь Шур кивнул. Молча. Удивлённый.
А капитан похлопал его по плечу, как взрослого. И пошёл дальше. Он не сказал больше ничего, хорошо это или плохо, вот так топиться? Но Шур понял, что капитан не осуждает его.
Стало хорошо и легко. И этот звон ещё… Непонятный. И от него хорошо.
А сегодня за завтраком Лия протягивает Оське письмо:
— Смотри, что мне подкинули, — и хохочет. — Почерк ребячий. — И к Шуру: — Ты не знаешь этого почерка?
— Первый
А Лия:
— Кому-то интересны мои личные дела, — и продолжает хохотать. — Женатый, трое детей… А я знаю. Он мне сам сказал. Только не трое, а двое. В Новочебоксарске.
У Шура закружилась тарелка перед глазами, но вскоре успокоилась. А она:
— Предупреждают. Заботятся. А что, я замуж за него собираюсь, что ли? Проведём отлично время и… он уплывёт, а у меня отпуск кончится. Вот и всё.
Как она может так об этом говорить? И Ким дурак. Ему надо открыть глаза, в кого влюбился? И я из-за кого в Волгу плюхался? Из-за этой пустышки? Не зря говорят: «Любовь зла, полюбишь и козла». А эта самая «Козла» хохочет и хохочет над Ромкиным письмом, пока Мария Степановна не делает ей замечание, подчёркивая нужные слова.
«Козла» замолкает и только переглядывается с Оськой. Видно, что Оська очень хорошо её понимает. Аж с полувзгляда.
Капитанова спина в клетчатой рубашке уже далеко. Широко шагает. Подумал: когда близко глядишь на капитана, то видишь, что он совсем молодой. А седина… Дед говорил, что капитаны седеют рано. Да, наверно. Работа у них такая трудная и ответственная.
Шур остановился возле дерева. Осина. Какая огромная. А с теплохода деревья на высоком берегу кажутся коротеньким зелёным ёжиком волос Земли. И вообще огромность высоты берега можно оценить только тогда, когда видишь у воды человека, или машину, или лошадь. А иначе непонятно, высокий он или нет.
Улыбнулся, вспомнив, как проплывали мимо слоистого берега. Слои были коричневые и песочные, точно, как в торте «Прага», который иногда продаётся в Чебоксарах. А когда бабушка пекла «Прагу», он был вкуснее магазинного. Мысленно обругал себя сладкоежкой.
Шур заметил, что в последние дни стал задумываться над жизнью всерьёз. Когда плыли вниз, ещё так подолгу не задумывался. А теперь… Что это с ним?
Вчера, когда уже стемнело, смотрел на Волгу, на туманный берег. Проплывали перед глазами дома. Да нет, видимо, не только перед глазами. Вот в одноэтажном загорелось окно. Значит, там кто-то пришёл домой и свет зажёг. Потом это окно погасло и зажглись сразу три рядом. Значит, это большая комната. Там собирается вся семья. Кто там живёт? Как живёт? Чем люди интересуются? Что делают? Из-за чего там дерутся мальчишки? Ведь невозможно, чтоб не дрались. Улыбнулся ещё раз и почему-то вздохнул. А почему он так часто вздыхает теперь?
Вот и сейчас стоит на горе, задумчиво смотрит на Волгу и… так вздохнуть хочется. А по волнам теплоход скользит. Огромный. Играет музыка. По палубам ходят люди. Куда плывут? Зачем? Может, такие же туристы? Отдыхают. Скорей всего, так. Теперь мало рейсовых теплоходов, всё больше туристические. А по делам люди летают на самолётах… Сколько на том теплоходе людей? И у каждого своя жизнь. Свои заботы. Может, такие же мальчишки, как они с Ромкой? Только из других школ. У них другие лица, характеры. Но живут они с ними в одной стране, ходят по одной земле. Может, там есть такой же застенчивый мальчишка… И красивая девочка… которая очень любит… себя. Вот и вздохнул…
Разве интересно так жить, как рассуждает эта «Козла»? Ничего не надо объяснять Киму. Сам поймёт. Когда от кого-то отговаривают, то ещё больше к тому тянет.
Вот и Ульяновск позади. Завтра утром — дома. Как быстро пролетели дни. Ещё бы столько поплавать. Никто, наверно, не отказался бы.
Шур смотрит со своей палубы, как чайки качаются на волнах. Ишь качели нашли. Водяные. Вверх-вниз, вверх-вниз. А мысли бегут-бегут, опережая одна другую.
Неужели завтра он будет ходить по чебоксарским улицам? Шур представил свой дом, двор, переулок, соседей. И так потянуло туда. Домой… домой…
Как мы сердцем прирастаем к месту, где родились и живём. Это — очень своё. Родное. Без него невозможно. Нечем дышать. Вспомнилось, как где-то внизу, после Саратова, увидели баржу «Алатырь». Обрадовались, будто друга встретили. Махали ей долго-долго, пока стала совсем махонькой. А уж когда мимо проплывала «Пионерия Чувашии», что-то невообразимое творилось на палубах. Все девчонки и мальчишки орали, как сумасшедшие, прыгали, даже кувыркались. А там, на «Пионерии», не могли понять, чего они вдруг взбесились?
И ещё Шур заметил: когда гид рассказывал о своём городе (любой гид о любом городе), то ему, Шуру, хотелось побегать по родным Чебоксарам. По каждой улице, по каждому переулку, по каждому закоулочку. Всё излазить, всё изведать, всё-всё-всё разглядеть. Каждую щёлочку, каждый камень потрогать. Именно по своим улицам, а не по тем, о которых рассказывают.
Чудно как всё в жизни. Когда дома, то, кажется, всё здесь знакомо, надоело, уехать бы куда-нибудь. А вот уехал, и с ума сходишь по дому. В других городах — интересно. Просто интересно — и всё. А дома сердце бьётся по-особому. Пусть что-то не так знаменито, не так красиво, зато дороже ни в одном городе ничего нет. Это — своё. Это — родное.
Раньше Шур никогда не думал об этом. Просто жил, как трава растёт. Пил, ел, спал, бегал, учился. Отметки получал. Разнообразные. Весь набор. Даже кол… Правда, один раз в жизни.
А сейчас стоит, смотрит на качающихся чаек и размышляет.
Утром был Ульяновск.
К сожалению, больше всего запомнился дождь. Он лил, лил и лил. Такой длинный-длинный дождь. Шуру казалось, что на небе должны были давно иссякнуть все запасы воды. А он всё лил. Страшно было выйти из автобуса вместе с гидом. Но всё-таки вышли и тут же промокли. До нитки.