Голубка
Шрифт:
— Да. А как же?
— Ну тогда партийная организация в стороне не останется.
Когда Абрашина ушла, у Калерии закружилась голова. Она поняла, что упало давление.
— Ну надо же, какой подлец! — горячилась Наталья Павловна. — Из армии таких гнать надо! Одну использовал, извините за выражение, за другую принялся!
— Ну если всех гнать, кто служить-то будет? — усмехнулась Прянишникова, качая головой. — Капитан Абрашин, между прочим, старший помощник командира на корабле. Что ж, выходит, в армии теперь только святые нужны?
— Не
— А если у него — любовь? — возразила Людмила.
— Не будем устраивать базар, — прервала прения Калерия. — Нам предстоит еще говорить с Назарченко. И я попрошу вас, товарищи, не быть пристрастными. У нас женсовет, а не лавочка у подъезда.
— Постараемся, — насупилась Наталья Павловна.
— Люда, пригласите Назарченко.
В комнату вошла цветущая женщина лет тридцати. Пушистые светло-русые волосы рассыпались по плечам, из-под плаща выбивается яркая косынка.
— Здравствуйте.
Ни смущения, ни неловкости. Огляделась, выбрала стул, села. Закинула ногу на ногу. Короткая юбка, капроновые колготки, лаковые сапоги-чулки. Последний писк моды. На продавщице Людмиле точно такие же.
«Наверное, мужчинам трудно пройти мимо такой», — подумала Калерия и сказала:
— Светлана, мы пригласили вас…
— Да знаю, зачем пригласили, — перебила молодая женщина. — Вам Димина жена нажаловалась. Не перестаю удивляться! Так не уважать себя, чтобы выносить сор из избы, таскаться по организациям. Смех!
— Смешного тут как раз мало…
— Скажите, это правда? — не удержалась Прянишникова. — У вас действительно роман с капитаном Абрашиным?
— У нас с Димой любовь! — строго поправила Светлана. — Что же теперь делать? Он хочет уйти от нее ко мне, а она колет ему глаза своими болячками, давит на жалость! Да она сама себе противоречит! То бьет посуду и закатывает истерики, обвиняет во всех грехах, то рыдает, просит, чтобы не уходил. Уж хотя бы была последовательной.
— Трудно быть последовательной, когда рушится твоя жизнь, — задумчиво проговорила Калерия.
— Значит, у нее жизнь, а у нас с Димой? Ну ладно, я не в счет, меня она ненавидит, но Дима? А его жизнь? Он нормальный мужик, он хочет иметь детей и имеет на это право! Кто виноват, что она не родила вовремя?
— Послушайте, Светлана, а вам совсем не жаль Тамару? Она ведь в этой ситуации по-настоящему страдает, — заговорила Наталья Павловна, глядя той в лицо. — Вы-то молоды, сможете еще жизнь построить и с другим мужчиной, а Тамара? Молодость свою отдала ему, здоровье… Разделила с ним все трудности, а теперь? Вы могли бы иметь к ней снисхождение, чисто по-человечески пожалеть…
— Да почему я должна ее жалеть? Она-то меня не жалеет! Думаете, не знаю, какими словами костерит меня? Всех знакомых против меня настраивает. Да и потом — от хороших жен мужья не уходят.
— Молоды вы, Светлана, так вот, огульно, всех-то судить. И от хороших уходят, и с плохими живут. Всякое в семье бывает, — наступала Наталья Павловна. — А вот когда со стороны в эту семью кто-то коварно влезает, тогда конечно. Тут трудно противостоять и быть во всем последовательной и разумной.
Прянишникова в беседу больше не вступала, Людмила вся склонилась в протокол. Знай себе строчит.
Калерии же предстояло что-то сказать, подвести, что называется, итог. Но она не знала, что говорить и к чему привести совет. Ей было противно от своей сегодняшней роли, и она на самом деле не понимала сейчас — кто здесь прав, а кто виноват и какое имеют право посторонние люди сюда вмешиваться.
Заметив ее нерешительность, бразды правления в свои руки взяла заведующая детсадом Кудрявцева.
— И все-таки мы вас, Светлана, призываем еще раз хорошенько подумать. Мы взываем к вашему милосердию. Проявите сострадание, голубушка! Все теперь зависит от вас. Вы должны понимать, что ждет капитана Абрашина благодаря вам. Его могут понизить в должности, даже исключить из партии! Если вы его любите, то…
— Я жду от него ребенка, — перебила Светлана.
Все притихли. Возразить было нечего.
— Я могу идти?
— Да, конечно, идите, — ответила Калерия. — До свидания.
Светлана поднялась и простучала каблучками к выходу. Прянишникова покачала вслед головой.
— Калерия Петровна, вы что же? Так нельзя! Мы даже совсем никак не наказали ее! — не могла успокоиться учительница.
Людмила отложила протоколы и устремила свой взгляд на Калерию. Кудрявцева ерзала на стуле и то и дело посматривала на часы. Заседание длилось второй час. Всех ждали дома.
— А может, она в чем-то и права, — наконец проговорила Калерия. — Нельзя же человека держать! Пусть он сам выбирает, с кем остаться…
— Золотые слова! — торжествующе воскликнула Людмила. — Насильно мил не будешь!
— Да! А как же семья, ячейка нашего общества? — не сдавалась учительница. — Мы не сами по себе, мы среди людей.
— В данном случае, — подвела итог Калерия, — мы сделали все, что смогли.
— Вот именно, — поддержала Прянишникова. — Пострадавшую сторону выслушали? Выслушали. Внушение обидчице сделали? Сделали. По домам, девочки! Нам с Калерией Петровной еще спевки предстоят. Хор сегодня.
Женсовет как ветром сдуло. Всех, кроме Людмилы. Дождавшись, когда все уйдут, Людмила сказала:
— Калерия Петровна, в военторг поступили сапоги австрийские на натуральном меху. Вам прошлый раз не хватило… Оставить? Ваш подъем.
— Оставь, Люда. Если мне не подойдут, маме отправлю. Она у меня модница.
— Пока от нас до Москвы посылка дойдет, зима кончится, — улыбнулась Людмила. — Так вы зайдите.
— Зайду обязательно.
Калерия Петровна поняла, что своим предложением Людмила невольно благодарит ее за такое демократичное отношение к любовникам. Ведь Людмила сама находилась в похожей ситуации. Выходит, Калерия невольно поддержала разлучницу? Со стороны это выглядит так. Выходит, так. А как правильно? И вообще, имеет ли право кто-то со стороны судить — как надо?