Голубое поместье
Шрифт:
— Лучше помажь рану йодом. — Странно, как крепка привычка заботиться. — А теперь ступай в постель, Родди, поговорим утром. — Она так устала, что едва способна думать. Родди наклоняется над ней, целует в лоб.
— Спи спокойно, тетя Мег. С Элизабет все будет в порядке, и мы поймаем этого типа.
— Надеюсь. — Она поворачивается и направляется вдоль галереи. Позади Родди шумно ступает по лестнице, наверное, спускается вниз, чтобы выпить бренди.
Она застывает у своей двери. К лодыжкам прикасается дуновение теплого воздуха, нечто живое.
В смятении она смотрит
Следуя за тварью, Маргарет направляется в комнату племянницы и всю ночь проводит возле ее постели.
В ранний час ее будят послышавшиеся в галерее шаги и теплое шевеление воздуха возле лодыжек. Дверь медленно открывается.
Маргарет сидит, изображая спящую, челюсть ее отвисла.
Родди на минуту замирает на пороге и наблюдает. А потом уходит, и дверь закрывается.
Утром Маргарет спускается вниз раньше него. Она умылась, переоделась, причесалась. Она спокойна и непреклонна.
Она ожидает его возле столовой. По ее требованию Шэдуэлл стоит у двери. Родерик Банньер окидывает их по очереди быстрым взглядом и, молча, бледнеет. Красная рана на лице расширяется.
— По-моему, тебе нужно пойти в армию, Родди. Уезжай — сегодня, немедленно — и записывайся. Недавно объявили войну, сильные молодые люди нужны. Я не хочу снова видеть тебя в этом доме. — Она просто не способна на это.
— Какую чушь наговорил тебе Шэдуэлл? — Глаза его сверкают, губы стиснуты. Она качает головой. — Или это сделала Элизабет? Маленькая сестричка?
— Убирайся отсюда, Родди! Убирайся, прежде чем я позову полицию.
Шэдуэлл делает шаг вперед.
— Мне надо собраться.
— Твои вещи ждут тебя в машине. Шэдуэлл отвезет тебя на станцию.
И вновь его глаза мечутся между ними.
— Вы оба ошиблись, понятно, и еще пожалеете об этом.
Она ничего не отвечает, позволяет ему пройти мимо и видит, как, хлопнув дверью, Родерик покидает поместье.
Она слышит движение наверху.
— Лиззи, дорогая?! Сейчас иду.
Не оглянувшись, она бросается наверх к племяннице. Она даже не слышит, как отъезжает машина.
Родерик Банньер оставил Голубое поместье.»
Том опустил карандаш и подумал: хотелось бы знать, при каких обстоятельствах я сам оставлю это поместье. Сейчас нет никаких войн, внезапный отъезд объяснить будет сложнее…
Но я не сделал ничего плохого, возразил его рассудок, такого, что может заставить меня бежать; я не обесчестил ни дом, ни Кейт.
Итак, его сочинение обратилось к событиям, которые всегда были тайной. Едва ли об этом нужно читать другим; подобные откровения слишком тяжелы, чтобы открывать их даже спустя столько времени.
Сомнений не может быть. Том знал
Книги, которые приходилось ему открывать… слова из песен, застрявшие в его памяти: все это свидетельствовало о том, что эта повесть будет написана и окажется правдой.
Том как достаточно трезвый человек признавал существование двух уровней в природе истины: объективного и поэтического, или интуитивного. Его сочинение удовлетворяло как раз последнему толкованию.
Возможно, он был прав с обеих сторон. Почему иначе были изменены обычные законы наследования? Пусть Розамунда ненавидела мужчин — это еще не основание, чтобы лишить собственного сына даже малой доли наследства. Грех (Том тщательно взвесил слово в уме), соединивший инцест и насилие, безусловно, объяснял случившееся. После короткого союза Родерик и Элизабет прожили жизнь врозь. Интересно, встречались ли еще брат и сестра? Надо бы выяснить это…
Он осадил себя: что такое, с чего это он принимает наваждение за реальность? Наконец-то, вот он и признал: повесть охватывает его как наваждение, использует его творческие способности в собственных целях… но ведь так случается почти всегда? Так появляются на свет все книги. Клише, о котором он всегда предпочитал не вспоминать, предстало перед ним. Произведения существуют в своем собственном измерении, они только заставляют писателя найти себя. Искусство писателя в том и заключается, чтобы описать нечто уже существующее… Какой ужас, что скажет Алисия?! Он представил себе ее насмешки, ее цинизм. Мать Саймона, преподававшая английский в Кембридже, без сомнения, назовет подобные вычурные идеи болтовней.
Он отправился обедать и испытывал неподдельное облегчение вместе с Кейт, смеясь, поддразнивал Рут. Но в глубине души он был удивлен и встревожен. После этого Том переговорил с Саймоном о политике и экономике, находя эти темы столь же чуждыми и неуместными, как «бабушкины сказки».
Интересно, что еще расскажет ему дом?
18
— Позволь мне сегодня ночью остаться с тобой. — Рука Кейт на его плече была теплой и дружелюбной.
— С величайшим удовольствием. — Том обнял ее за талию и привлек поближе. Отобедав, они вышли на площадку. Позади них в холле таяло в сумраке нагромождение из книг и журналов.
Рут с Бирном отправились на террасу — взглянуть на вечерние примулы. Верхняя часть высокого окна у площадки была открыта, и Том слышал их голоса где-то вдалеке. Саймон смотрел телевизор в маленькой каморке напротив кухни; комнату эту здесь называли ночлежкой, и дверь в нее также оставалась открытой. Резкий смех, записанные на ленту аплодисменты, мерцающий сероватый свет вторгались в холл.
Но наверху все было спокойно.
— Пойдем со мной, — сказала Кейт, и Том заметил, как блеснули ее глаза в сумерках. — Я должна тебе кое-что показать, познакомить с тайной…