Голубое Сало
Шрифт:
– Ты чего? – непонимающе оттопырил губу Женька. – Не любишь баварское?
Андрюха вздрогнул и жадно припал к кружке. Ополовинив ее, он шумно выдохнул и с облегчением произнес:
– Ништяк.
Женька подмигнул ему, усмехнулся:
– Ну вот. Все путем, старик. На ААА свет клином не сошелся. С другого бока поднапрем, Андрюха. Мы еще их заставим ссать крутым кипятком. А?
Андрюха повернул к нему опухшее лицо, задумался и криво улыбнулся:
– Заставим.
Женька бодро подхватил его под руку, повел в проход между
– Сейчас на малаховских турманов глянем. Знаешь, я на них спокойно смотреть не могу – сразу… как-то… ну, не знаю… слов не хватает объяснить… ярко как-то на душе… волна прет… законно как-то…
Но не успели они выйти из заплеванного прохода, как дорогу им преградили три угловатые фигуры.
– Мальчики, а вам мамочка разрешила пивко сосать? – ощерилась фигура в центре, и по ледяным глазам, стальной фиксе и перебитому носу друзья к ужасу своему узнали Крапиву – пахана зловещей Лианозовской шпаны, наводящей ужас на московские танцплощадки и литературные кафе.
– Они, небось, и не спросили у мамы, – грустно заметил бритоголовый Генрих-Вертолет, поигрывая кастетом. – Ребята, так комсомольцы не поступают.
– Генрих! – укоризненно сплюнул широкоплечий Холя. – Они же еще пионеры. А пионерам – пиво положено по уставу. Чтобы учились ссать по биссектрисе.
Женька и Андрюха попятились.
– Дай закурить, продажная тварь! – сзади Женьку слегка ткнули финкой в задницу
Он обернулся. Позади стояли Севка-Мямля и Оскар-Богомаз.
– Да чего вы, ребят, в натуре… – забормотал было Женька, но татуированные руки Оскара уже полезли к нему в карманы, обшарили, вытянули двадцатку, последний сборник стихов ААА и полпачки «Казбека».
– Всего ничего… – Оскар передал деньги Крапиве, папиросы забрал себе, книжку швырнул на землю.
Севка-Мямля взял из рук Андрюхи кружку и стал не спеша лить пиво ему на аккуратно подстриженную голову:
– Пиво, пиво, пиво, пиво, пиво, пиво. Пиво текло. Кто первым написал про антимиры?
– Ты, – ежась, ответил Андрюха.
– Молодец, – Севка поставил пустую кружку ему на голову – Ты не Гойя. Ты – другое.
– Давай голенища из собственной кожи! – Холя слегка ударил Женьку кастетом поддых. Женька согнулся, упал на колени,
– Лунная соната! Исполняется на балалайке» – проревел Генрих ему в ухо.
– Аида китайцев потрошить, – скомандовал Крапива, и лианозовцы растворились в толпе.
Хрущев медленно раздевал Сталина, лежащего на огромной разобранной кровати. В спальне графа было светло – три канделябра освещали стены, обитые сиреневым шифоном, с тремя большими портретами в резных позолоченных рамах. На центральном серо-розово-голубом, кисти Пикассо, была изображена Лариса Рейснер, сидящая в золотой ванне с молоком; на висящих симметрично по бокам – Сталин и Ленин, написанные Бродским в классическом стиле, в красно-коричнево-синих тонах. Из радиоприемника приглушенно доносилась
– Этот запах твоего одеколона… – Сталин гладил смуглую скулу Хрущева. – Я еще не устал сходить от него с ума.
– Я рад, мальчик мой, что хоть чем-то способен удивить тебя, – Хрущев полностью расстегнул сорочку Сталина, раздвинул своими волосатыми цепкими руками нежнейший шелк и припал губами к безволосой груди вождя.
– Мое чувство к тебе, mon ami, не похоже ни на что, – закрыл глаза Сталин. – Это… как страх.
– Я понимаю, мальчик мой .. – прошептал Хрущев в маленький сталинский сосок и осторожно взял его в свои большие чувственные губы.
Сталин застонал.
Хрущев осторожно расстегнул ему брюки, сдвинул вниз полупрозрачные черные трусы, выпуская на свободу напрягшийся смуглый фаллос вождя. Послюнив пальцы, граф принялся ими нежно теребить сосок Сталина, а сам двинулся губами вниз по телу вождя – к наливающемуся кровью фаллосу.
– О… как часто я думаю о тебе… – бормотал Сталин. – Как много места занял ты в моей беспредельной жизни…
– Masculinum… – губы графа коснулись бордовой головки.
Сталин вскрикнул и схватил руками голову Хрущева. Губы графа сначала нежно, затем все плотоядной стали играть с головкой вождя.
– Спираль… спираль… – стонал Сталин, впиваясь пальцами в длинные серебристые волосы графа.
Сильный язык Хрущева стал совершать по сталинской головке спиралевидные движения.
– Знаешь… милый… нет… sacre… я… но нет… кончик! кончик! кончик! – бился на пуховых подушках Сталин.
Язык графа осторожно коснулся кончика головки и стал раздвигать мочеточный канал.
– Но… нет… не давай! Не давай мне! – закатывал глаза Сталин.
Хрущев сильно сжал подобравшиеся яйца вождя
– Чтобы не хлынуло… ооо… прикажи! Прикажи мне по-старому! Но нежно! Только нежно!
– Дай мне попочку, сладкий мальчик мой, – мягко приказал Хрущев, цепко держа Сталина за яйца. Всхлипывая, Сталин перевернулся на живот:
– Мальчик боится… поцелуй спинку…
– Поцелуем мальчика в спинку… – Хрущев сдвинул сорочку со сталинских плеч и стал покрывать их медленными поцелуями.
Сталин стонал в подушку.
Хрущев поцеловал его взасос между лопаток, дотянулся губами до уха, прошептал:
– Чего боится мальчик?
– Толстого червяка… – всхлипывал Сталин.
Где живет толстый червяк?
– У дяди в штанах.
– Что хочет червяк?
– Ворваться.
– Куда?
– Мальчику в попку
Хрущев расстегнул свои брюки, достал длинный неровный член с бугристой головкой, на блестящей коже которой был вытатуирован пентакль. Граф плюнул себе в ладонь, смазал плевком анус Сталина и, навалившись сзади, мягкими толчками стал вводить свой член в вождя.
– Ты уже… дядя… нет… по-нежному! по-нежному! – забормотал Сталин.