Голубой берег

Лоскутов Михаил Петрович

Посреди площади стоял Саид, направляя на Джолдывая винтовку.

— Где Сабира? Где зерно?! — кричал он.

Взволнованная толпа окружила их.

— И зачем вам ехать?! — кричали из толпы. — Всех ишаков перебило и зерно погибло. Вот когда осыпется немного камень, через месяц, можно ехать. А теперь лучше ехать по горам, через Сох.

— Там снег еще, — говорили другие. — Через два месяца через Сох дорога будет!

— Тогда ждать и ждать, а то все равно пропадете…

Все ожесточенно жестикулировали, с ужасом показывая в сторону Голубого бе-бега.

Барон юлил в толпе,

хихикал и говорил что-то Туюгуну. Увидев нас, они оба скрылись в толпе.

Сложив зерно у чайхана и поставив часовых, мы отправились к председателю.

Через час туда же пришел Саид и молча лег на кошму, не говоря ни слова. Сабиры не было.

ЧЕЛОВЕК С ГОР

Эту ночь, до самого рассвета, мы просидели в маленькой комнатке чайханы, освещенной коптилкой. Это было самое странное заседание из всех, какие мне приходилось видеть; на нем не было ни одного оратора, однако все присутствующие с напряжением прислушивались к единственному голосу — голосу гор. Он ворчал и стонал где-то в темноте, за окошком, и от этого голоса зависело наше решение о дальнейшем. Местные колхозники, старые скотоводы, опытным ухом ловили звуки обвалов, определяя их место.

— Нет, нет, — говорили они. — Это далеко. Голубой берег молчит.

Асан, старшина наших караванщиков, самый молчаливый из всех караванщиков, сидел с непроницаемым лицом, нахмурив огромные брови, закрывавшие глаза. Мы смотрели на вздрагивающий огонь коптилки. Старик Шамши свернулся в углу на полу и дремал. При каждом отдаленном раскате грома он поднимал голову.

— А? Кто что говорит? — бормотал он, обводя всех туманным взором, и опять засыпал или делал вид, что засыпал. Старый хитрец с нашим прибытием в Дувану присмирел, чувствуя, очевидно, ответственность за проделки с подменой семян. Он даже не выходил гулять в кишлак. Джолдывай и остальные караванщики где-то пропадали.

— Закрой рот, закрой рот, старая лиса, — говорил Карабек старику. — Слышишь: от твоего храпа падают камни…

— Все спокойно на Шайтан-горе, — сказали скотоводы.

— Что за Шайтан-гора? — спросил я.

— Проклятая гора. Нехорошая гора. Так они называют гору, с которой сыплются камни на Голубой берег, — усмехнулся председатель. — Правоверным запрещено ступать на нее. Да сейчас спокойно. Днем был, наверное, одиночный обвал. Я говорил вам, вначале падает с большими промежутками. Можно пройти…

В это время вбежал один из погонщиков, по имени Мурат-Али.

— Аксакал, — сказал он, обращаясь к Асану, — домулла кормит и поит караванщиков. Все пьяные. Хотят забрать назад своих лошадей и не давать везти посевное зерно по Голубому берегу. Хотят ждать горной дороги. Если сейчас не уедем, то они к утру заберут своих лошадей…

Карабек перевел мне его речь.

Асан поднялся и зажал в кулак свою иссиня-черную бороду.

— Надо ехать, — оказал вдруг он.

— Правильно, — согласился я.

— Спроси, — оказал я Карабеку. — Мурат-Али не боится ехать?

— Зачем не боится, — ответил Карабек, считая, повидимому, лишним задавать такой наивный вопрос

Мурат-Али, — Конечно, боится, я боюсь и ты боишься. Ехать надо — едем, — добавил он.

— Боишься? — опросил я Шамши. Но тот сделал вид, что очень крепко опит, и Карабеку долго пришлось трясти его, прежде чем он открыл глаза.

— Воля аллаха, — ответил он, растерянно разводя руками. — Воля аллаха…

Итак, нас было шестеро: Карабек, Асан, Азим, Мурат-Али, Шамши и я. Саид куда-то исчез. Мы его решили оставить здесь, а самим непременно вернуться и помочь ему отыскать Сабиру. Председатель заявил, что Сабиру прячут где-то поблизости и не решатся увезти из кишлака, пока кто-либо из нас тут. Кроме того он обещал поставить дозоры на всех дорогах, чтобы Барон не мог проскочить незаметно и увезти с собой Сабиру. Настоящие розыски должны были начаться после нашего возвращения.

Разбудив чайханщика, который опал в соседней комнате, мы приказали ему помочь нам нагрузить лошадей и ишаков. Чайханщик долго кряхтел одеваясь. Из его комнаты доносился шёпот.

Не успели мы выйти, как Карабек, шедший сзади, сделал прыжок в сторону и моментально исчез в темноте. Через три минуты он появился, таща за шиворот упиравшегося юнца лет десяти, стал кричать на чайханщика.

— Зачем, — говорил он, — ты хотел послать сына к домулле? Зачем ему знать, что мы уезжаем? А?..

Чайханщик отпирался.

Через полчаса, расплатившись за сено и чай, мы навьючили груз и тронулись. Вдруг чайханщик остановил за узду моего Алая и сказал:

— Пожертвуй на Мазар-Дувана, чтобы аллах помиловал тебя и не убил камнями скот и тебя. — Я ничего не ответил и проехал вперед.

Чайханщик обратился к Карабеку. Карабек со злостью ответил:

— Джолдывай подаст, скажи, Карабек, сказал, пусть даст. Из украденного зерна. Ешьте на здоровье, скажи Карабек сказал. И Барон подаст…

Наш молчаливый Асан вдруг рассвирепел.

— Я двадцать пять басмачей убил, десять раз ездил по Голубому берегу. Меня камень не трогал. Я в Мекке был. — Сняв со спины мое охотничье ружье, которое я отобрал у продавца-таджика, он положил его на луку седла. Чайханщик в испуге отскочил от него и пристал к Садыку. Тот засмеялся:

— Что ты! — закричал он. — Я консервы ел.

— И я ел, и я ел! — закричал Мурат-Али, однако вытащил мелочь и, бросив ее чайханщику, погнал скорей ишака.

Шамши закрыл глаза и сделал вид, что не видит попрошайки. Он боялся отказать, но был жаден. Однако чайханщик помчался к домулле, даже забыв попросить у Шамши. Старик засиял, довольный, что удачно вышел из положения.

— Ты видел, я не дал. Я не дал ему ни гроша, этому мошеннику. А?.. — начал приставать он к караванщикам…

…А еще через три часа мы с Карабеком въезжали на тропинку Голубого берега. Спереди бежал Азам, постоянно оборачиваясь, точно приглашая идти быстрее.

Остальной караван шел сзади нас. Было тихо. Синие и голубые жилы рассекли стену слева от нас. Пропасть справа дымилась в предутреннем тумане. Мы подняли головы, невольно замедлив ход. Солнце освещало вершину горы. Небольшой камешек отвалился где-то вверху и зашуршал в тишине. Шамши от испуга щелкнул челюстями. Я хлестнул коня.