Голубой молоточек. Охота за сокровищами
Шрифт:
— Он высокого роста?
— Среднего. Довольно худощавый. В общем-то его можно даже назвать интересным, если кому-то нравятся мужчины подобного типа.
— Например, Дорис?
— Боюсь, что да. Ей нравится Фрэд Джонсон — намного больше, чем мне бы этого хотелось.
— А Фрэду понравилась эта пропавшая картина?
— Больше чем понравилась. Он был просто очарован ею и уделял ей значительно больше внимания, чем моей дочери. У меня создалось впечатление, что он приходит сюда полюбоваться картиной, а не встретиться с Дорис.
— Он что-нибудь говорил на этот счет?
Миссис Баймейер,
— Сказал, что картина похожа на одну из работ Чентри, написанных по памяти. Я спросила, что это значит, и он объяснил, что, очевидно, она написана не с модели, а позднее, по воспоминаниям. Он придерживался мнения, что как раз это придает картине уникальность и особую ценность.
— Он не говорил о ее возможной стоимости?
— Он поинтересовался, сколько я за нее заплатила. Но я не хотела ему говорить — это моя маленькая тайна.
— Я умею хранить тайны.
— Я тоже. — Она выдвинула верхний ящик стола и вытащила оттуда телефонную книгу. — Вы ведь собирались звонить Полу Граймсу, не так ли? Только не пытайтесь вытянуть из него эту цену. Он поклялся мне, что сохранит ее в тайне.
Я выписал номер телефона Граймса и адрес его галереи, расположенной в центре города, после чего набрал номер. В трубке послышался немного экзотический гортанный женский голос. Женщина сказала, что в данную минуту мистер Граймс разговаривает с клиентом, но скоро освободится. Я назвал свою фамилию, и предупредил, что заеду немного позже.
— Пожалуйста, не говорите ей обо мне, — лихорадочно прошептала мне на ухо Рут Баймейер.
— Кто это такая? — спросил я, положив трубку.
— Ее зовут Паола. Она называет себя его секретаршей, но мне кажется, у них более интимные отношения.
— Откуда у нее этот акцент?
— Она из Аризоны. Наполовину индеанка.
Я бросил взгляд на дыру, которую Джек Баймейер проделал в аризонском ландшафте.
— Кажется, это дело имеет много общего с Аризоной. Вы ведь говорили, что Ричард Чентри оттуда?
— Да. Мы все оттуда родом. И все в конце концов осели здесь, в Калифорнии.
Ее голос был лишен всякого выражения и не свидетельствовал ни о привязанности к штату, который она покинула, ни об особой симпатии к штату, в котором жила теперь. В нем чувствовалась лишь горечь.
— Почему вы переехали в Калифорнию?
— Вы, наверное, вспомнили о том, что сказал мой муж: что здесь жил Дик Чентри и именно поэтому я захотела здесь поселиться.
— А это не так?
Думаю, в этом есть крупица правды. Дик был единственным хорошим художником, которого я знала. Я была в восторге от возможности поселиться в городе, где были созданы его лучшие вещи. Вы знаете, он сделал все это в течение семи лет, а затем исчез.
— Когда это случилось?
— Если вас интересует точная дата, могу сказать: четвертого июля пятидесятого года.
— Вы уверены, что он сделал это по собственной воле? Что его не убили и не похитили?
— Это исключено. Не забывайте, он оставил письмо для жены.
— Она по-прежнему живет здесь?
— Как ни в чем не бывало. Вы можете увидеть ее виллу из нашего дома, сразу же за тем ущельем.
— Вы ее знаете?
— Мы были хорошо знакомы во времена нашей юности. Но между нами никогда не было близкой дружбы.
— Я бы хотел увидеть письмо, которое оставил ей муж.
— У меня есть копия. Их продают в здешнем музее.
Она ненадолго вышла и вернулась с письмом, вставленным в серебряную рамку. Остановившись передо мной, прочла текст. Ее губы шевелились, словно она читала молитву. Затем неохотно передала мне письмо. Оно было отпечатано на машинке — за исключением подписи — и имело дату: Санта-Тереса, 4 июля 1950. Текст был следующий:
«Дорогая Фрэнсин!
Это мое прощальное письмо. Сердце мое разрывается, но я должен тебя покинуть. Мы часто разговаривали с тобой о необходимости открытия новых горизонтов, за которыми я мог бы обнаружить свет, неизвестный ранее. Это восхитительное побережье и его история уже сказали мне все, что могли сказать, — так же, как некогда Аризона.
Но, подобно Аризоне, история эта слишком нова и коротка, чтобы удовлетворить тем высоким требованиям, которые я ставлю перед собой и для которых создан. Я должен искать в другом месте более глубокой и непроницаемой темноты, более пронзительного света. Подобно Гогену, я решил искать их в одиночестве, поскольку стремлюсь исследовать не только внешний мир, но и глубину собственной души со всеми ее потайными уголками.
Я не беру с собой ничего, кроме того, что на мне, своего таланта и воспоминаний о тебе. Дорогая жена, дорогие друзья, прошу вспоминать обо мне добрым словом и пожелать мне удачи. Я просто совершаю то, для чего предназначен.
Ричард Чентри».
Я вернул Рут Баймейер письмо в рамке, которое она прижала к груди:
— Чудесное, правда?
— Не уверен. Зависит от точки зрения. Для жены Чентри, вероятно, оно было большим ударом.
— Мне кажется, она довольно спокойно его перенесла.
— А вы когда-нибудь разговаривали с ней на эту тему?
— Нет. Не разговаривала. — Ее резкий тон убедил меня, что ее не связывают с миссис Чентри узы дружбы. — Но похоже, вся эта унаследованная слава приносит ей много радости. Не говоря уже о деньгах, которые он ей оставил.
— А не имел ли Чентри склонности к самоубийству? Не говорил ли когда-нибудь о желании лишить себя жизни?
— Ну что вы! — Она немного помолчала, после чего продолжила: — Не забывайте, я знала Дика во времена его ранней молодости. А сама была еще моложе. По правде говоря, я не видела его и не разговаривала с ним более тридцати лет. Но я почему-то верю, что он жив. — Сказав это, она прикоснулась к своему бюсту, как бы желая подчеркнуть, что по крайней мере в ее сердце он жив. На верхней губе у нее выступили капельки пота; она вытерла их тыльной стороной ладони. — Боюсь, наш разговор немного выбил меня из колеи. Прошлое неожиданно появляется словно из-под земли и бьет тебя обухом по голове. И как раз в тот момент, когда я уже совсем было обрела уверенность в своем самообладании… С вами это никогда не случается?