Голубой молоточек. Охота за сокровищами
Шрифт:
Ее слова звучали очень нежно, но произнесла она их абсолютно равнодушным тоном, холодно вглядываясь мне в глаза — пытаясь угадать мою реакцию. Я пришел к заключению, что она беспокоится за сына и наспех пытается создать видимость уютного семейного гнездышка.
— Вы не знаете, где бы я мог найти Фрэда?
— Понятия не имею. Он может находиться на территории университета, в музее или в любой точке города. Он очень активен и постоянно где-то бегает. Если все пойдет благополучно, то будущей весной ему предстоит писать дипломную работу. Я уверена, что он ее напишет. — Она
Как бы в ответ на ее слова со стороны больницы показался старый голубой «форд». Приблизившись, он замедлил ход, подъехал к тротуару и остановился сразу же за моим автомобилем. У сидевшего за рулем молодого человека были длинные светло-рыжие волосы и такого же цвета усы.
Краем глаза я заметил, что миссис Джонсон делает едва заметное отрицательное движение головой. Молодой человек нервно заморгал и резким поворотом руля направил еще движущийся автомобиль обратно на проезжую часть, едва не врезавшись при этом в задний бампер моей машины. «Форд» резко набирал скорость, оставляя за собой синеватую струйку дыма.
— Это Фрэд?
— Да, это он, — немного поколебавшись, отозвалась она. — Интересно, куда это его снова понесло?
— Вы сделали ему знак, чтобы он не останавливался.
— Я? Вам показалось.
Я оставил ее и бросился за голубым «фордом». Он на желтый свет выехал на автостраду и повернул направо, в сторону университета. Ожидая, когда погаснет красный сигнал светофора, я наблюдал, как полоска выхлопных газов постепенно растворяется в воздухе, сливаясь с окутывающими квартал дымными испарениями.
Когда зажегся зеленый свет, я поехал в направлении университетского городка, где жила подруга Фрэда, Дорис Баймейер.
Университет раскинулся на высоком, врезавшемся в море мысе, основание которого, размытое приливами и отливами, увязло в топком иле. Он был почти со всех сторон окружен водой, и, если смотреть на него с некоторого расстояния, сквозь голубоватую морскую дымку, могло показаться, что перед вами средневековая крепость.
Однако с близкого расстояния постройки отнюдь не производили столь романтичного впечатления. Взглянув на псевдосовременные кубы, прямоугольники и плоскости, можно было догадаться, что жизнь их создателя прошла в проектировании зданий общественного назначения. Сторож на стоянке у ворот сказал мне, что студенческий городок расположен в северной части мыса.
Проезжая по извилистой дороге вдоль университетских строений, я отыскивал глазами Фрэда Джонсона. Вокруг было не много студентов, и все же квартал казался людным и очень оживленным, словно кто-то бросил его на карту в надежде, что он приклеится к ней навсегда.
В студенческом городке царило еще большее оживление, чем в университетском. По узким улочкам сновали одинокие собаки и одинокие студенты. Застройка состояла из киосков с гамбургерами, одноквартирных и двухквартирных домиков, а также доходных домов. «Шербур», в котором проживала Дорис Баймейер, принадлежал к самым крупным из них. Он насчитывал семь этажей и занимал большую часть отрезка улицы между двумя пересекавшими ее переулками.
Мне удалось припарковать машину за автоприцепом, раскрашенным таким образом, что он напоминал деревянный домик на колесах. Голубого «форда» нигде не было видно. Войдя в дом, я поднялся лифтом на четвертый этаж.
Здание было сравнительно новое, но внутри чувствовался неприятный запах, свойственный, как правило, старым и перенаселенным домам. Собственно, это была смесь запахов, оставляемых быстро сменяющимися поколениями жильцов: пот, духи, наркотики и лекарственные травы образовали этот устойчивый букет. Идя по коридору, я слышал доносившуюся из многих квартир музыку, заглушавшую человеческие голоса; эти соперничавшие друг с другом источники звуков, казалось, отражали индивидуальность здания.
Мне пришлось несколько раз постучать в дверь квартиры номер триста четыре. Девушка, отворившая дверь, казалась уменьшенной копией матери. Она была красивее, но выглядела менее решительной и уверенной в себе.
— Мисс Баймейер?
— Да. В чем дело?
Она устремила взгляд в какую-то точку, расположенную прямо над моим левым плечом. Я невольно отвел в сторону корпус и оглянулся, ожидая удара, но там никого не оказалось.
— Можно войти и поговорить с вами?
— Мне очень жаль, но в данный момент я предаюсь медитации.
— В чем же состоит суть вашей медитации?
— Я пока сама толком не знаю. — Она потихоньку рассмеялась и коснулась пальцами висков, приглаживая светлые, прямые, как шелк, волосы. — Еще ничего не пришло в голову. Не материализовалось, понимаете?
Она смахивала на человека, который и сам еще не вполне материализовался. Светлые волосы ее были почти прозрачными; она слегка покачивалась, словно висящая на окне занавеска. Затем потеряла равновесие и тяжело облокотилась о косяк двери.
Я схватил ее за руки и вернул в вертикальное положение. Ладони у нее были холодные, и она казалась немного ошеломленной. Я подумал — что бы это она могла пить, глотать или вдыхать?
Поддерживая, я ввел ее в маленькую гостиную, противоположная дверь которой выходила на балкон. Комната была меблирована весьма скромно, даже убого: несколько жестких стульев, небольшая железная кровать, карточный столик, несколько плетеных циновок. Единственным декоративным элементом была бабочка из красной гофрированной бумаги, натянутой на проволочный каркас. Почти такого же размера, как ее хозяйка, она висела на шнурке, привязанном к вбитому в центр потолка крюку, и медленно поворачивалась вокруг своей оси.
Девушка присела на одну из лежавших на полу циновок и подняла глаза на бумажную бабочку. Прикрыв ноги длинной хлопчатобумажной рубашкой, которая, видимо, составляла ее единственное одеяние, она безуспешно пыталась принять позу лотоса.
— Это ты сделала бабочку, Дорис?
Она отрицательно покачала головой.
— Нет. Я не умею делать такие вещи. Это декорация с моего выпускного бала. Матери пришла идея повесить ее здесь. А я ненавижу эту бабочку. — У меня было такое ощущение, что ее тихий, слабый голос не совпадает с движениями губ. — Я плохо себя чувствую.