Голубой пакет
Шрифт:
Чувствуя, как на щеках проступает нервный румянец и пылает лицо, Юля, призвав на помощь всю свою выдержку, сказала внешне спокойно:
— Хорошо. Я согласна. Доверюсь вам. Но говорите сразу: какой ценой? Чем я или мои друзья должны отплатить вам?
Герц нахмурился, его красивое лицо мгновенно изменилось и стало жестким, даже каким-то хищным.
— Повторяю, — твердо сказал он. — Никакой платы ни от вас, ни от ваших друзей я не требую. Вы можете меня ненавидеть, но что дает вам право оскорблять меня?
Юля
— Простите… Я не хотела вас обидеть.
Лицо Герца просветлело.
— Значит?
— Я согласна!…
— Больше мне ничего не нужно. Я заставлю вас изменить свое мнение о многих немцах. И, кстати, докажу, на что способен…
Дверь приоткрылась, и показалась голова дежурного.
— Что? — спросил Герц.
— Обед… — ответил тот.
Герц вопросительно взглянул на Туманову.
— Да, да… буду… я очень хочу есть, — сказала она неожиданно.
Герц сдержал улыбку и вышел из камеры.
45
Тюремный надзиратель Генрих Гроссе вышел из солдатского казино и задержался на ступеньках. Он стряхнул со своего мундира хлебные крошки, поковырял в зубах, а потом медленной походкой, вразвалку зашагал по тротуару.
С лицом, покрасневшим от изрядной дозы пива, Гроссе стал на вид еще свирепее. Генрих шел, глядя себе под ноги, казалось, ничего не замечая, но стоило только появиться впереди офицеру, как он мгновенно разворачивал плечи, подтягивался, выпячивал широкую грудь и, пожирая глазами старшего, лихо козырял, чеканя шаг.
Возле городской бани Генрих остановился, похлопал по своим карманам, поглядел на вывеску Чернопятова и, мурлыча себе что-то под нос, начал спускаться по ступенькам в котельную.
Чернопятов с напильником в руке возился у тисков и, увидя Генриха, оторвался от работы.
Гроссе подошел к нему вплотную, осмотрел его своими тяжелыми, мутноватыми глазами и начал рыться в карманах. Делал он это не спеша, со свойственной ему медлительностью, и наконец извлек зажигалку, огромную зажигалку, изготовленную из крупнокалиберного пулеметного патрона. Он повертел ее в руке, подал Чернопятову и угрюмо сказал на неплохом русском языке:
— Капут… Сломалась… чинить надо.
— Ладно, господин унтер-офицер, — отозвался Чернопятов. — Не такие штучки починяем, — и, подтолкнув мрачному клиенту пустой ящик, тихо пригласил: — Садись, Генрих! Ты что, уже? — Чернопятов щелкнул себя по горлу.
— Есть маленько, — признался Генрих. — Нельзя было отказаться.
— А с кем?
— Конвоиры затащили. Пришлось раздавить пару бутылок…
— А-а-а… — многозначительно протянул Чернопятов и стал разбирать зажигалку. Он вынул из нее ватку, фитиль, пружину, кремень, снял колесико и разложил все это на куске газеты.
Генрих сидел, опершись локтем на одно колено, и вздыхал. В это время в котельную донеслись частые завывания сирены и хлопанье зениток. Генрих поднял голову и взглянул на Чернопятова. Тот вскинул брови.
— Никак, тревога?
Чернопятов неопределенно пожал плечами:
— Что-то вроде этого… Пойдем поглядим?
Генрих утвердительно кивнул.
Они выбрались наружу. По мостовой промчалась пожарная машина, потянув за собой хвост пыли. По тротуарам в ближайшее бомбоубежище бежали горожане, волоча за руки детей.
На станции, захлебываясь, заливались паровозные гудки.
Запрокинув головы и прикрыв глаза от солнца ладонями, Чернопятов и Генрих всматривались в высокое небо. Вначале они ничего не увидели и лишь немного спустя в разрыве облаков заметили маленькую серебристую, сияющую в лучах солнца точку. Вокруг нее, подобно облачкам, вспыхивали и таяли разрывы зенитных снарядов.
Самолет шел не по прямой, а делал большие круги и снижался. Вон он уже появился под облаками.
— Видать, разведчик, — заметил Чернопятов.
— Не иначе.
— А здорово лупят!
Генрих отозвался с усмешкой:
— Ему хоть бы что. Смотри, опять заходит. В третий раз.
— Что-то ищет? — сказал Чернопятов.
— Ему сверху виднее…
Сирены перестали завывать, но зенитки яростно стреляли и стреляли.
— Как бы не сбили, — тихонько высказал опасение Чернопятов.
— Не похоже, — возразил Генрих. — Видать, мастер. И смотри, до чего же смелый. Еще ниже спустился.
Самолет описал четвертый круг над городом, сразу взмыл, нырнул в облака и исчез.
— Лови ветра в поле, — заметил довольный Чернопятов.
— Ас… — добавил Генрих.
Зенитки умолкли, точно по команде, и стало так тихо, что до слуха дошел тоненький, как шмелиное гудение, звон удалявшегося самолета.
Чернопятов и Генрих вернулись в котельную.
Генрих уселся на кровать, расстегнул ворот мундира, врезавшийся в его мощную шею, и энергично покрутил головой. Потом он с силой рванул борт мундира. Одна пуговица отлетела и завертелась на каменном полу.
Чернопятов легонько придавил ее ногой и посмотрел на Генриха:
— Ты что?
Генрих не ответил. Он тупо смотрел на носки своих огромных, грубых ботинок, и его толстые губы беззвучно шевелились.
— Опять хандра? — уже догадываясь в чем дело, спросил Чернопятов.
— Не могу я больше, Григорий, — с тоской проговорил Генрих. — Понимаешь, не могу! Сил нет. Боюсь, что ни сердце, ни мозг не выдержат, — и он снова начал беспокойно теребить борт мундира. — Осточертела мне эта шкура.