Голубые капитаны
Шрифт:
— Его звать Маруся. Понимай? Пятьдесят лет прошло, я тащил русский яхта. Украл яхта море. Я взял люди. Русский лоцман презентовал мне рында. Бим-бом далеко слушают, тут ноет, — и норвежец хлопнул себя по груди.
Горюнов включил карманный фонарик, и пучок света метнулся от его ног по снегу к колоколу, и вдруг глухо стукну ло сердце: на тонко заледеневшем боку бугрилась старорусская вязь: «Мария. Санктъ-Петербург, 1883 г.». Этот колокол был отлит до того, как на берегу незамерзающего Кольского залива в 1916 году возник бревенчатый поселок
— Подумай, отец, ведь это ваша молодость. Колокол по праву принадлежит вам. Музейная редкость, да еще с легендой, — большие деньги в Норвегии. Колокол — единственное, что осталось от вашей посудины, — говорил Горюнов и, нервно теребя чуть отросшую бородку, думал: «Неужели не отдаст, отступит? Ведь сам предложил!»
Тут к уху старого капитана наклонился Антон Богунец.
— Не уговаривай! — остановил его Горюнов.
— Да нет, — понял капитан. — Он мелкая сувенир просит… нет, часы, трубка — не могу, а рында бери, товарищ. Судна нет — большая страховка остался. В трюмах вода — балласт был. Бери, не обиясай старого моряка…
Подошел трактор с санным домиком на прицепе. Горюнов поспешно шагнул к рынде, оторвал ее, пристывшую к снегу… Теперь она на колокольне. У нее ясный тревожный звон. Спокойно на море, и летчики уходят в тайгу, на озера, «разряжаются» от «готовности номер один» с ружьем или удочкой. Горюнов отпускает их, зная, что звон судового колокола слышно в тундре полярной ночью на пятьдесят километров, днем — на тридцать с гаком. Каждый экипаж помнит, сколько ударов колокола зовут на базу именно его, а беспрерывный бой — общая тревога. И говорят друг другу летчики: «Маруся зовет, поспешай!», «Поспешай, где-то море пасть разинуло!»
— Владимир Максимович, ты что, оглох?.. Я спрашиваю, не пригласить ли к нам Богунца?
Не сразу воспринял Донсков голос Батурина. Взял с блюдечка конфету, развернул, откусил.
— Нет Богунца.
— Он уже три дня на базе, — подсказала Наташа.
— Нет в наличии Богунца. — Донсков отправил в рот вторую половину конфеты. — Вернее, он в городке, но достать его трудно. Сидит за решеткой в темнице сырой.
— Как? — одновременно воскликнули Наташа с Лехновой.
— Объясняю… В штаб позвонили из пикета: «Ваш служащий Богунец Антон разбил витрину в промтоварном магазине». Я связался с дежурным милиционером и узнал, что Богунец выбросил продавца через застекленную витрину на улицу. За что?
— Пока не ведаю. Трое суток законного отпуска после Черной Брамы власти удлинили ему еще на пятнадцать. Теперь он трамбует щебень на дороге к строящемуся Дому культуры в компании красноносых.
— Пьян был?
— Представьте, Галина Терентьевна, трезвый.
— О, может быть, его совесть мучает? Надо навестить, Владимир Максимович, пойдемте. Оставим эту пару тет-а-тет.
— Пойдемте, Галина Терентьевна, — согласился Донсков.
По дороге он сказал:
— Не знаю, одобрите ли вы мои действия, но я, позвонив в город, узнал, что для заграничной командировки требуется пилот-инструктор и наш самолет-метеоразведчик. Хочу предложить командиру послать туда…
— Куда?
— В Монголию.
— Конечно, Руссова. Он командир корабля.
— Нет! — Донсков пристально посмотрел на Лехнову. — Воеводина! Воеводин сам просил поддержать его кандидатуру.
Лехнова побледнела и остановилась:
— Сам? Но… Михаил не согласится отдать самолет-метеоразведчик.
— Сейчас лето — обойдемся.
— Хорошо… не беспокойтесь, мой ангел-хранитель, я поддержу Воеводина!
— Хочется верить, — буркнул Донсков.
Глава третья
Донсков листал подшивку политдокументов и донесений о работе за прошлый год. Очень аккуратен был его предшественник. Все дотошно фиксировал, сохранял, снабжал комментариями. Пожелтевшие за довольно короткое время листы имели свой голос. А если вдуматься и представить, чуть-чуть пофантазировать, можно увидеть за бумагами и людей. Услышать их речь, деловую, гневную, подобострастную или смешливую.
Сверху в папке лежал объемистый годовой план, до предела насыщенный политзанятиями, лекциями, агитмероприятиями. В каждой графе галочка: «выполнено». Отмечено, где что проводилось: «Подразделение. Клуб. Аэродром». Донсков посмотрел август. Кого же учил, с кем беседовал замполит, если в этот горячий месяц на базе не бывает почти ни одного пилота?
Комментарий к беседе «по душам».
«…Получив письмо матери, я немедленно вызвал Галыгу и пытался внушить ему, что престарелые родители достойны большего внимания. Галыга вел себя пассивно, логическим доводам не внимал…»
Галыга нагловато предложил политработнику впредь его не вызывать. А если тому хочется поговорить, пусть приезжает к нему на точку.
Донсков сличил производственный план с планом политработы. Они нигде не перекрещивались. «Лебедь, рак и щука!» — подумал Донсков.
Политзанятия… Их можно проводить в средней школе, в колхозе, среди марсиан с одинаковым успехом. Общи, стандартны. Слова холодные, казенные. Донсков читал как-то в журнале «Вокруг света», что рязанский поп Ираклий проповедовал «восемью голосами», зная, до кого из прихожан какой «голос» доходит. Проповеди он готовил по нескольку лет. Они были не длинными. Но в них было все, что тревожило прихожан. Даже анафема кабатчику государственной монопольки! Донсков поймал себя на том, что свой первый доклад написал за три дня.