Голубые песцы
Шрифт:
Самолёт бежал навстречу ветру, пересекая снежные струи.
— "Ил-четырнадцатый", — уважительно произнёс Урэвтэгин, за долгие дни сидения на аэродромах научившийся разбираться в системах самолётов.
Работник аэропорта подкатил трап, и открылась дверца.
Тыплилык внимательно всматривался в каждого выходящего из самолёта: может, кто-нибудь из знакомых покажется. Но выходили все незнакомые, солидные, с портфелями.
Урэвтэгин, частый гость в областном центре, многих узнавал и говорил Тыплилыку:
— Вон идёт, видишь? Это областной комсомольский работник
Урэвтэгин сорвался с места и бросился навстречу человеку в длинноухой пыжиковой шапке. Начальник облместпрома… Это повыше, чем председатель райисполкома. По крайней мере так думал Тыплилык… Нет, надо всё же сказать Урэвтэгину. Деликатно намекнуть, что начальники любят, чтобы с ними разговаривали издали, а не хлопали по спине и не толкали в грудь, как делает это он с начальником местной промышленности области.
Приезжие сгрудились вокруг председателя поселкового Совета и директора совхоза Беркута. Тыплилык стоял поодаль и, когда они двинулись по направлению к гостинице, пошёл следом.
Затихший было гостиничный коридор стал снова наполняться шумом и говором. Многие встретили своих знакомых. Слышались возгласы удивления, глухое похлопывание друг друга по спинам. От стаявшего с обуви снега на полу образовались лужи.
Полина Андреевна сердито выметала снежную кашицу, расталкивая столпившихся в коридоре людей.
Затем началось распределение прибывших. Потеснили даже лётчиков, а в комнату, которую занимал Тыплилык, добровольно перешёл жить Урэвтэгин. Третья кровать пустовала недолго. Раздался стук, и бочком, держа в растопыренных руках постельные принадлежности, вошёл начальник облместпрома.
— О! Урэв! Это ты песцов везёшь? — спросил он Урэвтэгина, кидая ношу на кровать.
— Это не я — вот он, — Урэвтэгин показал на Тыплилыка и спросил: — А вы не боитесь запаха, товарищ Цой?
— Мне никакой запах не страшен, было бы тепло, — весело ответил Цой.
Тыплилык предложил ему занять кровать около окна.
— Тут всегда свежий воздух — дует, — сказал он.
— Большое спасибо, — ответил Цой, — люблю свежий воздух.
Цой стащил с ног тяжёлые унты из собачьего меха и положил их подошвами на тёплые батареи. Потом сел на кровать, свесив ноги в толстых шерстяных носках. В таком виде начальник облместпрома имел какой-то домашний, обыкновенный вид. Он стал расспрашивать Тыплилыка о песцах.
— Значит, голубые? О! Надо посмотреть.
— Чего их смотреть? — лениво отозвался Тыплилык. — Ничего в них красивого нет.
— А всё же любопытно, — сказал Цой.
Тыплилык пообещал как-нибудь сводить его в самолёт поглядеть на необыкновенных пассажиров.
Вскоре Цоя пригласили на партию преферанса.
В коридоре не прекращался топот, сквозь тонкую фанерную дверь доносился громкий смех, кто-то спорил с Полиной Андреевной.
— Шумно стало у нас, — заметил Урэвтэгин.
— Да, — согласился Тыплилык и вздохнул. — Хоть бы завтра погода
— Скучное дело сидеть в аэропорту, — со знанием дела сказал Урэвтэгин. — Сегодня должны показать кино в честь приезда большого начальства. А послезавтра праздник. Тридцать лет Чукотскому национальному округу.
— Ровно столько, сколько мне, — сказал Тыплилык.
— Ровесники.
Тыплилык хотел сказать, что он родился в тот же день, когда будет торжество, — десятого декабря, но почему-то промолчал.
Вообще Тыплилык не шумный человек. Даже застенчив. Он твёрдо помнил слова, сказанные ему при вступлении на пост комсомольского секретаря: скромность украшает большевика. Сдерживая себя многие годы, он так к этому привык, что стал даже излишне молчалив. Не любил говорить о заботах — нельзя смешивать личное с общественным, хотя сегодня с самого утра он не мог избавиться от беспокойства за судьбу песцов. Вся сложность в том, что он не мог вслух сказать о песцовом корме — сам, только сам виноват. Никто его не ограничивал. И если в этом признаться сейчас, не сочтут ли такое признание проявлением беспомощности? Допустим, он скажет, где-то раздобудут корм, а погода завтра наладится, и вся затея окажется ненужной. От этих размышлений Тыплилык даже глухо застонал, забыв о присутствии Урэвтэгина.
Охотник насторожился и подошёл к Тыплилыку.
— Ты что, Иван? Не заболел ли?
— Да нет, — отмахнулся Тыплилык. — Вспомнилось что-то.
— В скуке только и живёшь воспоминаниями, — глубокомысленно заметил Урэвтэгин.
Перед обедом Тыплилык ещё раз тщательно осмотрел зверей, добавил снегу в клетки и направился в столовую. Шагая по безлюдному аэродрому, он подумал о том, что в безделье человек уподобляется зверю и начинает мерить время от еды до еды. Войдя в зал, он с минутку соображал, пока не убедился, что его место занято.
За его персональным столом сидел Баштанов, а от раздаточного окошка к столу носился с тарелками областной комсомольский работник Богомазов. Баштанов разговаривал с заслуженным артистом Гурьевским, должно быть, о чём-то очень весёлом. Артист жестикулировал, как на сцене, и закатывал глаза.
Баштанов громко смеялся, и на его лице не было никакой солидности, той невидимой, но заметной печати, которую накладывает на человека высокая должность.
Тыплилык постоял в дверях и вернулся в холодный тамбур.
Он сел на длинную заиндевелую скамейку.
О Баштанове Тыплилык много слышал. Несколько лет назад тот работал секретарём соседнего Портовского района, а ещё раньше в Кытрыне строил больницу. Потом Баштанов учился в Высшей партийной школе. Тыплилык не предполагал, что Баштанов такой молодой. Ему от силы было лет сорок. Да и вёл он себя легкомысленно. Не то что Михненко. Тот как скажет слово — вода в графине волной ходит, даром что такой маленький.
Из столовой уже выходили пообедавшие. И каждый считал своим долгом осведомиться у Тыплилыка о самочувствии голубых песцов. Аристка Майя Решетова подошла к Тыплилыку.