Голубые песцы
Шрифт:
Сначала летели хорошо, нигде не задерживаясь. На остановках Тыплилык кормил зверей, носил им снег, который песцы с удовольствием глотали вместо питья.
Всё было отлично до Мокрова. Тыплилыка уже распирало от гордости и радости, Оказалось, ничего нет сложного в том, чтобы сопровождать песцов. Деньги почти не приходилось тратить, а дома, в Кытрыне, шла зарплата. Тыплилык уже видел радостно заблестевшие глаза Матрёны Ермиловны, когда он выложит на стол на прохладную клеёнку толстую пачку. И вдруг в Мокрове новость: северо-восток плотно закрыт. И закрыт уже четыре дня!
Тыплилык допил
На крыльях самолётов лежал снег. Шасси глубоко утонули в сугробах, и могучие машины походили на неведомых снежных зверей. Зачехленные моторы дремали под брезентом, винты неподвижно застыли и покрылись тонкой корочкой льда.
Тыплилык поднялся по шаткой стремянке и отомкнул простой висячий замок на дверце самолёта. Металлические стенки излучали холод. Съёжившиеся в клетках песцы встретили человека жалобным повизгиванием. Тыплилык быстро прошёл в грузовой отсек, нарубил мяса и роздал корм. То же самое он проделал и в двух других самолётах. Потом вернулся в первый и стал чистить клетки. Это была, пожалуй, самая неприятная часть работы. Песцы кусали веник, пытались схватить за руку. При этом они громко визжали и неприятно лаяли — совсем не так, как собаки. Тыплилык ругался, но старался при этом не дышать через нос — зловоние было ужасным.
Тыплилык работал без рукавиц. Он их берёг. Одну пару песцы уже стянули у него и изгрызли. Пальцы мёрзли, и руки то и дело приходилось совать в карман, чтобы отогреть.
Вычистив последний самолёт, Тыплилык вымел мусор на снег.
На дальнем конце аэродрома тарахтел трактор, таща за собой тяжёлые сани — укатывал посадочную полосу. По-прежнему с неба сыпался надоедливый снег. Тыплилык постоял и вернулся в первый самолёт. Он перебрал оставшееся мясо и встревожился — мяса оставалось очень мало. Правда, если вылететь завтра, а в крайнем случае послезавтра, корма хватит как раз. А если непогода затянется? Ведь декабрь… Пурга на полуострове может продолжаться и месяц…
Тыплилык вздохнул, прикрыл брезентом корм и поплёлся в гостиницу.
Люди уже вернулись с завтрака, и каждый чем-нибудь занялся. Кто пристроился читать, доминошники громко стучали костяшками по столу, любители карточной игры расселись в большой комнате, поставив стулья между кроватями. На широком продавленном диване в коридоре курил охотник Урэвтэгин. Он ехал с какого-то областного совещания, застрял в Мокрове и ругал людей, оторвавших его от промысла:
— Какой-то дурак выдумывает совещания, когда нужно работать. Смешно: разговор-то шёл о том, как больше добыть пушнины, а охотники сидели в тёплом зале и рассуждали, в то время как их капканы заносило снегом, а волки пожирали песцов.
Тыплилык, слушая такие слова, вежливо кивал головой, но в душе протестовал. Он-то знает, как трудно собрать охотников тундры на совещание. Тыплилык мог бы указать Урэвтэгину на недопустимость подобной критики, но в этой непривычной обстановке как-то было неловко.
Урэвтэгин подозвал Тыплилыка. Охотник жаждал общения. Он вообще, по мнению Тыплилыка, не отличался сдержанностью и сейчас, как только Иван подошёл и уселся рядом, громко заговорил по-чукотски:
— Почему вчера не ходил на пьесу?
— Я же говорил: пахнет от меня, — ответил Тыплилык.
— Ерунда! Никто бы не заметил.
— Я видел его на сцене, — продолжал Урэвтэгин. — Совсем другим становится! Не узнать его. Талант!
— У каждого своя работа, — заметил Тыплилык.
— Разве это работа? — Урэвтэгин поднял палец. — Творчество это называется!.. В своей жизни мне довелось только раз видеть человека такого таланта. Это был шаман Кэральгин. Сильный был! Умел всё делать. Заслуженному артисту не уступил бы.
Тыплилык поморщился, будто вошёл в звериную клетку:
— Как ты можешь сравнивать советского артиста с шаманом!
Его раздражало шумное поведение охотника и то, что Урэвтэгин был со всеми одинаков в обращении — будь то директор Мокровского совхоза Беркут, заслуженный артист Гурьевский или каюр Гаттэ. А Тыплилыка он даже иногда поучал, не зная, что тот в Кытрыне занимает видный пост.
Тыплилык и Урэвтэгин помолчали. За дни совместной жизни они успели наговориться досыта, поделились всеми домашними заботами, рассказали друг другу все сказки, которые запомнили с детства, и теперь решительно не знали, о чём говорить.
Тыплилык даже пожалел, что прервал рассуждения Урэвтэгина об актерской профессии, — всё же был бы какой-то разговор.
Забавный этот человек, Урэвтэгин. Он всерьёз считает, что его мысли, которые он высказал на областном совещании, сразу пойдут в дело. Наивный человек! Уж Тыплилык-то знает, куда денутся стенограммы. А руководить будут люди, поставленные специально. Такова жизнь, и Тыплилык её знает, потому что смотрит он с высоты ответственного районного работника, а не в заиндевелое окошко охотничьей избушки. Что может полезного посоветовать Урэвтэгин, который, наверное, даже и не знает, в каком порядке избирается президиум собрания или какими словами кончать речь, чтобы заставить зал загреметь аплодисментами.
Урэвтэгин к чему-то прислушался и сказал:
— Кто-то к нам летит. Пойдём встретим гостей.
Чуткое ухо охотника уловило далёкий гул самолёта.
За Тыплилыком и Урэвтэгином потянулись к дверям и другие жители гостиницы.
Пока брели по глубокому снегу до посадочной площадки, самолёт уже сел и шумел, выруливая к зданию аэропорта, где в ожидании стояли председатель поселкового Совета и директор совхоза Беркут.
— Большое начальство прибыло, — заключил Урэвтэгин, оглядев собравшихся.
Поднимался ветер. Верхушки сугробов курились сухим снегом. По посадочной площадке змеились, как живые существа, полосы снега. Они перехлестывали через широкие следы, оставленные тракторным катком, забирались под самолёты с зачехленными моторами и мчались дальше, вырываясь на простор тундры.
Тыплилык в глубине души завидовал многим. Но особенно лётчикам. До недавнего времени он предполагал, что у этих необыкновенной жизни людей и разговоры не такие, как у всех, а главным образом о небесах, полётах… Но когда ему пришлось вплотную столкнуться с летающими людьми, они оказались парнями с такими же словами, что и все земляне, а небо и полёты в их разговорах занимали, пожалуй, меньше места, чем у истомившихся в ожидании хорошей погоды пассажиров.