Голубые рельсы

Марысаев Евгений Клеоникович

Металлический скелет путеукладчика весь в белом саване изморози и звенит, как туго натянутая струна. С каждого болта свисает ледяная лакированная борода. Чуткий воздух удесятеряет громкость ударов «целовальника», скрежет платформ, и двигатель работает так, будто строчит пулеметная очередь. Вжик! Вжик! Вжик! — по-поросячьи визжит рассыпчатый, игольчато-острый снег под катанками. Брезентовые верхонки, одетые на меховые рукавицы, примерзают к лому — не отдерешь. Лапа в работе не выдерживала — лопался металл.

Гога дал парням какой-то мази, предохраняющей лицо от обморожения. Но, видно, не рассчитана она на такие морозы. Закроешь лицо шарфом — он намокнет от дыхания, замерзнет и стоит

колом. Выручили самодельные шерстяные маски с прорезями для глаз, носа и рта. Со стороны посмотришь — то ли черт перед тобою, то ли Фантомас.

В затишье на смене терпимо. А на третий день задул ветер сиверко. С порывами, будто сотни игл насквозь пронизывают тело. Жшшш… Жшшш… — змеей шипит, мгновенно исчезая, изо рта пар.

Как-то в обед по трассе ехал от «субчиков» вездеход «новосибирец». Поравнявшись с путеукладчиком, машина остановилась. Водитель спустил стекло — из крытой брезентом кабины ласково, маняще дохнуло машинным теплом — и попросил у путеукладчиков спички. Закурил, поблагодарил за огонек и врубил было скорость, когда Саша сказал водителю простуженным голосом:

— Обождите… я с вами. Бригадир, не могу больше…

— Подвези уж его, — попросил водителя Каштан.

Так и уехал. На другой день на парней глаз не поднимал, все шмыгал носом. Перед обедом, бросив лом, бригадир подошел к Саше, приподнял и швырнул его в пушистый сугроб. Азартно прокричал:

— А ну, одолеешь меня?!

Саша заблестел глазами, с гиканьем бросился на Каштана. Топот ног, веселые крики, вихрь поднятой снежной пыли…

Но выдюжили не все. Кое-кто из лесорубов, каменщиков, плотников брал расчет, уезжал восвояси. На его место вставал другой.

Две недели стояли жгучие морозы с ветерком, и две недели ходили парни на смену. Потом вдруг Толька первым заметил, как лайки в поселке, до сих пор неподвижно лежавшие в снегу, как по команде, начали возиться, повизгивать, кувыркаться в сугробах. Верная примета — к теплу! И точно: через несколько часов появились темные облака, хлопьями закружился снег. Ветер круто переменил направление и погнал циклон обратно, к холодному океану.

Морозу не удалось сковать работу.

Каштан не сказал никому ни слова, взял да исчез из Дивного. Парни, конечно, сразу забили тревогу.

Дмитрий объяснил путеукладчикам:

— Не волнуйтесь, жив-здоров бригадир. В Москву Ваню вызвали.

— В Москву?!

— Да, в Кремль.

По современным понятиям Дальний Восток не так уж и далек от Москвы. От Хабаровска до столицы, например, всего десять часов лёта на современном лайнере, а такой чудо-гигант, как «Ту-144», домчит всего за три часа. Так что через несколько дней Каштан был уже в Дивном. Из дальневосточного города, где находился аэродром, приехал он ночным поездом. Всегда чутко спавший Эрнест проснулся первым, растолкал Тольку и Сашу. Каштан уже разделся и сидел на своей полке бледный, растерянный.

— Ну! Не тяни! — нетерпеливо сказал Эрнест.

Каштан молча вытащил из кармана пиджака красную пурпурную коробочку. Внутри на малиновой бархатной подкладке лежал орден Ленина.

— Это… это тебе? — задал Толька глупый вопрос.

— Да вроде мне, Толик… — не очень-то уверенно ответил Каштан.

— Рассказывай все подробно! — попросил Эрнест.

— Обождите, очухаюсь… — выдохнул бригадир. — В городе я прежде всего Седого навестил. Дела у него пока неважные. С позвоночником шутки плохи. Я спрашивал врачей: допустят ли его к полетам? Сказали — нет. А Седой даже не спрашивал. Уверен, что будет летать. Без неба ему жизнь не в радость. Кто-кто, а он своего добьется, будьте уверены. Потом сразу на аэродром. Понимаете, братцы, в неведении до

конца оставался, хотя понимал, что в Москву просто так побалакать не вызывают. А как узнал — ей-ей, чуть в обморок не свалился. Так и ляпнул: «Да за что?! Мне-то за что?» — «Заслужили», — отвечают. «Да чем?!» — «Трудом своим, разумеется». И начали: в четырнадцать лет уже в леспромхозе работали, мол, еще там в передовиках ходили, важную и нужную стройку Березовую — Сыть от первого до последнего костыля прошли, ну, Дивный — Ардек еще припомнили. А я им свое заладил: «Да таких, как я, у нас на стройке сотни! Да положено ли мне в такие-то годы и такой орден получать? Проверьте хорошенько, ошибочка вышла!» В ответ усмехаются: «В таких вещах, товарищ Сибиряков, ошибки быть не может. Награждено молодежи предостаточно, правда, не по двадцать три им, а чуть больше. И это естественно: сейчас на переднем крае пятилетки у нас — молодежь».

Каштан немного передохнул, вытащил из кармана мятую пачку папирос. Она оказалась пустой. Он с досадой швырнул ее на стол и продолжал:

— А потом я страху, братцы, натерпелся!.. Да, прежде скажу: в своем затрапезном костюме идти туда, конечно, не мог, а новый, как назло, купить не на что — только-только деньги матушке перевел, в обрез осталось. Поделился своим горем с одним москвичом. Тот, значит, надоумил взять напрокат. Взял… Когда это было?.. Да, третьего дня, поутру. А потом сижу в огромном зале, вокруг все так и сияет. Все вроде бы спокойные, а меня колотун пронял. Рукам, думаю, надо занятие какое-нибудь найти, а то они в пляску пустились. Одну, значит, в карман сую, другой пуговицу на пиджаке крутить начинаю. Докрутил до того, что она оторвалась. И слышу вдруг, будто сквозь сон: «Сибирякову Ивану Степановичу…» Как по ковру шел, как орден мне вручали — убейте, ничего не помню! Осрамился, видно, дальше некуда…

Не осрамился Каштан. В сверкающем зале по ковру он шел обычной своей твердой, немного вразвалку, как после смены, походкой, и лицо его было строго и сосредоточенно. Увидели все это скоро в клубе в «Новостях дня».

А красивую красную коробочку он спрятал в чемодан и, когда его спрашивали, почему он ни разу не надел орден, краснел и отвечал так:

— Боюсь, как бы не запылился…

XVII

У Любы был день рождения, ей исполнилось двадцать два года. На свой праздник она пригласила Каштана, Эрнеста, Дмитрия; были еще Любины подружки, соседки по вагончику.

Мужчины побежали в промтоварный магазин купить подарки. Эрнест предложил купить набор хороших духов, маникюрный набор в кожаном футляре. Каштан настаивал на покупке вещей нужных, практических: чашек с блюдцами, косынок. Дмитрий сказал, что нужно купить то и другое.

Эрнест и Дмитрий собирались уже выходить из магазина, когда Каштан сказал:

— Обождите, парни… Вы пойдете наряженные, а я…

БАМ снабжали отлично, одеть Каштана не составило труда. Эрнест и Дмитрий выбрали ему японский костюм, отечественную белую «водолазку», лакированные французские туфли. Бригадир тут же все примерил.

— Ваня, какой ты красивый!.. — невольно вырвалось у молоденькой продавщицы.

Модно и со вкусом одетый Каштан действительно был красив.

— Наговоришь! — отмахнулся он.

Забежали еще в продуктовый ларек, купили шампанского.

Остановились возле Любиного вагончика и трижды прокричали:

— По-здра-вля-ем! По-здра-вля-ем! По-здра-вля-ем!..

Люба открыла дверь. Клубы морозного пара окутали ее. Потом она как бы выплыла из белой кипени и оказалась в ярко-зеленом вечернем платье. Именинница чуть подкрасила губы, слегка подвела глаза. От этого она повзрослела и очень похорошела.