Голубые шинели
Шрифт:
Я сидел в блаженстве за столиком, вытянув ноги на мостовую, и поглядывал по сторонам. На бульваре неподалеку от меня какая-то девчушка забавного вида что-то рисовала на мольберте. Ах, да, — вспомнилось мне, — ту же должно быть полно художников. Я с любопытством оглядывал ее. На ней была коротенькая черная юбочка, рыжая коротенькая с большим вырезом майка. Какие-то фиолетовые колготки и большие, почти что солдатские, на толстой подошве ботинки. На вид ей было не больше шестнадцати-семнадцати лет. На лице не было ни капли косметики, жидкие волосики прямыми прядями свисали чуть ниже плеч, и вся она была такая хрупкая и одухотворенная, что немедленно стала для меня как бы символом парижской романтики.
Вот если бы у меня была такая девчонка, — вдруг мелькнула
Девчушка, неожиданно почувствовав на себе мой взгляд, обернулась и посмотрела на меня.
Я подмигнул ей, и она доверчиво и радостно улыбнулась мне в ответ. Черт подери, — подумал я, — что ж это они все тут такие доброжелательные в этом Париже!
Мне хотелось быть таким же как и они — и я тоже заулыбался ей и даже сделал такой дурацкий жест, приглашая ее сесть рядом со мной за столик.
Каково же было мое изумление, когда она кивнула и, быстренько собрав свой мольберт, села напротив меня.
— Элен, — нежным голоском сказала она, протягивая через стол мне свою тонкую ручку.
— Тимофей. — ответил я.
Она с удивлением выпучила на мена глаза и попыталась повторить мое имя:
— Тимо-ф-фей?
— Ну можно Тима, — разрешил я.
— Тима? — опять с удивлением повторила Элен.
Я радостно кивнул головой. Мое имя в ее устах звучало чудесной музыкой. Она что-то спросила меня, и я, решив, что она выясняет, из какой я страны, ответил:
— Русский я, Россия.
— Рюс? — поняла она и опять радостно улыбнулась.
Черт возьми, чего они тут все лыбятся, — начал злиться я. Может она проститутка и хочет чтобы я ее снял на вечер? Так мне это на фиг не надо, как бы это выяснить? И я, посмотрев на нее, показал ей один вполне международный жест, как бы спрашивая:
— Ты? — сказал я, показывая, как указательный палец правой руки ходит в сложенном в трубочку кулаке левой руки.
— Муа? — возмутилась она, показывая на себя, и засмеялась, — нон, нон, но проститьют, же не сви па, невер, — она путала французские и английские слова, подкрепляя их жестами, и я понял, что она не проститутка, а художница.
Когда подошел официант и принес мне тарелку с прекрасно прожаренным огромным куском мяса и жареной картошкой, она тоже что-то заказала официанту. Опять я с тревогой посмотрел на нее, думая, что она хочет покормиться за мой счет. В принципе я не возражал, но это было как-то неожиданно что ли.
Она поймала мой взгляд, достала свой кошелек и вынула оттуда деньги, показывая, что будет платить за себя сама, тут уж застеснялся я, показывая, что ничего страшного — я могу заплатить и за двоих.
Короче, вот так, жестами, объясняясь мы проболтали целый вечер. Никогда бы не поверил, что можно говорить с человеком, не зная языка. Ей было, как я выяснил, уже восемнадцать, и она жила в маленькой квартирке на Монмартре. Училась в какой-то академии и мечтала стать знаменитым модельером.
Про себя мне особенно нечего было рассказывать, и я пытался объяснить ей, что я из Сибири и что я хороший солдат.
— О, солджер, уи, — щебетала она, — пет этре тю ве а ла легион этранже?
Я так и не понял, что такое «легион этранже», но вроде бы она мне объясняла, что тут есть какая-то работа для солдат. Честно говоря, за одну эту мысль я готов был расцеловать эту хрупкую девчушку. Ну конечно — как я не подумал сразу. Ну что я вообще умею в этой жизни, кроме как трахаться с неграми, я же солдат, наверняка тут нужны наемники, я, кажется, что-то слышал об этом. И наверняка эта девчушка знает, куда мне нужно обращаться.
Я решил, что ни за что не отпущу ее — и начал жестами выяснять, нельзя ли мне поспать в ее маленькой комнатке на Монмартре.
— Тю ве дормир авек муа? — изумилась она, — мэ же не сви па проститьют.
— Да нет, не проститют, — успокаивал ее я и жестами показывал, что даже не поцелую ее, а спать буду отдельно, да еще и заплачу за это, как, впрочем, я уже заплатил за наш с ней совместный ужин.
Элен не заставила себя долго уговаривать, да и время было уже позднее, короче мы вместе покинули кафе и потащились к ней на Монмартр. Было такое ощущение, что мы прошли пол-Парижа, пока добрались до ее комнатушки. Это действительно была мансарда — а по нашему, по русски — чердак, но удивительно уютный и тоже как-то по парижский раскованный и шикарный.
Элен явно не бедствовала. Ее кровать была накрыта розовым шелковым покрывалом, в ногах валялась шкура белого медведя, повсюду висели ее собственные картины и еще кругом было множество красивых безделушек.
В ту ночь мы так и не заснули — впервые за долгое время я снова ласкал женщину. Я чувствовал, что она ждет от меня этого — и просто не мог ей отказать, ведь она была так добра со мной, пригласила меня к себе, почему бы не сделать ей приятное. И вдруг я сам с удивлением обнаружил, что это ни с чем не сравнимый кайф — просто ласкать нежное женское тело, просто мять в своих ладонях ее бархатные сочные грудки, а не перебирать волосатые мужские яйца. Честно говоря, я побаивался этой близости, я не знал, смогу ли я возбудиться от женщины, ведь я уже привык к мужскому телу. Но все мои мысли куда то улетучились, едва только нежная рука Элен погладила мою волосатую грудь. Я не торопился войти в нее, я все тянул и тянул удовольствие. Она была такой хрупкой, что мне легко было перекидывать ее тельце с одной руки на другую, качать ее в своих объятиях и даже целовать ее нежный курчавый треугольничек, раздвигая языком ее набухшие половые губы, дразня ее легким прикосновением язычка к возбужденному клитору.
Она стонала, прося меня войти в нее, но я все равно не торопился, я ласкал пальцами ее анальное отверстие, отчего она взвивалась в моих руках и начинала протяжно подвывать. А я все преследовал ее своими ласками, не давай ей передыха, а потом вдруг, когда она уже истекала желанием, мягко нежно, сначала просто прикоснулся к ее треугольнику своим членом, а потом вплыл туда, скользя по обильной смазке, и утонул в ее глубине, я мял и тискал эту девочку, сколько хватало моих сил, упирался своим членом в упругие стенки ее влагалища, а она, казалось обезумевшая от наслаждения, что-то шептала по французски, стонала и вскрикивала и вдруг, сильно напрягшись, протяжно взвыла, и я почувствовала, как она расплылась обжигающим теплом на моем члене — и я понял, что она кончила. И вот тогда я повернул ее к себе задницей и, уже не обращая внимания на ее протесты и стоны, сделал то, что привык делать уже давно — я ворвался своим разгоряченным и казалось еще больше разбухшим членом в ее сладенькую задницу, и, сам уже застонав от немыслимой сладости, сжимая одной рукой ее груди, а другой продолжая ласкать ее клитор, кончил в нее с таким неистовством и восторгом, что она тоже задергалась со мной в едином экстазе, она кончила второй раз. Я долго лежал потом на ней, зная, что причиняю ей боль, но мне так нравилось чувствовать под собой ее измученной усладой тело, что лишь несколько минут спустя я застонал, отпустив ее, и она выскочила из моих объятия, повернув ко мне радостное возбужденное лицо, поцеловала меня в мои закрытые глаза и залилась, не знаю уж почему, счастливым смехом…
Утром Элен отвела меня на пункт вербовки наемников в иностранный легион. Я потолкался там какое-то время и понял, что у меня есть, наверное, возможность завербоваться туда — если я, конечно, смогу пройти все испытания.
Регистратор, с удовольствием глядя на мои накачанные плечи, призывно махал рукой. Но я как-то сразу не решился войти туда. Тем более, что потом, насколько я понимал, мне уже несколько недель не удастся вырваться в город, а я не мог себе представить, что мои отношения с Элен, только начавшиеся, вот так и окончатся, я хотел попрощаться с ней, хотел еще раз увидеть ее милое личико, еще раз услышать ее нежный тонкий голосочек. В конце концов она была единственным человеком на этом свете, с которым я мог поддерживать хоть какую-то связь. Одним словом, я решил попрощаться с Элен и вернуться на сборный пункт.