Голыми глазами (сборник)
Шрифт:
В Москве всего чересчур много: прохожих, машин, окон, ночных огней. К этому невозможно привыкнуть.
…Когда жена померла, старик до зимы поупрямился, а потом соседи помогли собрать скарб, и он потащился через полстраны к московской дочери.
Та встретила у вагона, расплакалась в носовой платок и повезла в пахнущем резиной такси домой – на дальнюю окраину, где одинаковые новые дома.
Привезенные вещи почти все пришлось выкинуть. Неновые халаты, одеяла с вылезающей по швам ватой, громоздкий узорчатый сундук, еще материн. Только выгоревшее, обтертое каракумским ветром летнее пальто старик
Началась и потекла непохожая на прежнюю жизнь.
Со временем ошеломление прошло. Но за три года он так и не смог привыкнуть к дочериной квартире с обоями, к неустойчивым, от которых спину ломит, стульям, к непослушному, по-русски болтающему внуку, чей отец исчез неизвестно куда.
Пока опасался заблудиться, днями сидел у подъезда. Седой, коричневый и безмолвный. Не заговаривая с соседями по скамейке, да и не слушая их бесконечных пересудов о продавщице в бакалее, болезнях, других жильцах и прочей плохо понятной ерунде.
Потом начал ездить.
С утра старик выставляет из холодильника кастрюльки с обедом на кухонный стол. Показывает внуку, что поесть перед школой. Долго объясняет, как зажигать плиту.
Тот молчит, мать все равно запретила прикасаться к спичкам. И дед идет к вешалке. Надевает спасенное пальто, странным образом обретающее на нем вид халата, хмурит серые брови и выходит. Молча минует скамеечников у подъезда и направляется к остановке. На автобусе, затем на метро, с пересадкой, он едет на вокзал.
Тут разноплеменные люди испытывают даль от дома, сутолока напоминает привычное беспокойство базара, а от платформ залетает вагонный запах тлеющего костра. Тут легко повстречать земляков или тех, чья речь, хотя не своя, все ж понятна, как понимаешь приезжего в райцентре на автобусной станции.
Он ходит по каменным полам громадных сводчатых залов с тюбетеечными узорами. Вглядывается. И сразу их узнает. Встречи завязываются просто, как подсаживаются в чужом месте к дальним знакомым в чайхане.
Салам. Салам. Откуда будете. Как же, у нас туда по пятницам автобус ходит. Благополучно ли добрались. – Вот и знакомство.
Сам он четвертую осень в Москве. Станции метро знает, все универмаги большие. Много, много секретов, а приезжий тут как слепой. Но он поможет, раз повстречал земляков. Зачем благодарить, долг велит.
Многочасовое путешествие по столице сопровождается втискиванием в метро и к прилавкам, стоянием в очередях, поучительными советами теряющимся гостям, удачами и разочарованиями покупок. Старик по-родственному радуется и огорчается вместе с взятыми под опеку друзьями, придирчиво осматривает товар, будь то отрез бархата или приемник-транзистор, помогает тащить купленные коробки и свертки.
Круг замыкается возвращением на вокзал. Бледный чай в граненых стаканах, приносимый кем помоложе из буфета, родной вкус состарившихся в дороге, хотя и были завернуты в платок, лепешек. И беседа, скользящая мимо прущей по проходам толпы с чемоданами. О том, о сем, о домашних делах. Не здешних, в дочериной новостройке, а о тамошних, в Мары и Сакар-Чага, в далеком Чарджоу, в пустыне, где по весне, точно бледная подмосковная сирень, цветет тамариск в песках…
Вечером, в набитом душной толпой метро, старик возвращается
Иногда он поспевает прежде, чем придет из своей ремконторы дочь. Но она все равно угадывает: «Опять на вокзале был…»
Старик не отвечает. Только хмурит брови и уходит в их с внуком комнату. Он доволен минувшим днем. Не всякий раз так удачно, да и покупки хорошие. Приятные люди эти земляки.
Он раздевается и укладывается спать, отвернувшись к стене. И скоро погружается в дремоту, думая о своем и не обращая внимания на долгую возню мальчишки за спиной.
Утром он снова поедет на вокзал.
Люськин помидор
На день рождения подруга подарила Люське помидор – тонкий светлый росток в пластмассовом горшочке. Просто прособиралась, поздно уж было искать цветы, вот и прихватила в шутку из отчимовой рассады, заполонившей подоконники.
Над помидором посмеялись и выставили на балкон.
Люська про него забыла. Но через пару дней, выйдя за чем-то, обнаружила в углу подругин подарок. Он уже немного подвял, но вроде как и увеличился в размерах. Люська передвинула горшок на свет и полила.
Она стала ухаживать за помидором, а он рос и рос, и Люське стало казаться, что ему тесно в маленьком горшочке. Она вытащила откуда-то ящик с землей из-под неведомо когда росших балконных цветов, взрыхлила окаменевшую почву и пересадила своего питомца на новое место жительства.
Теперь, в продолговатом ящике, росток выглядел еще более одиноким, и Люська, не признаваясь в том себе, его полюбила. Каждое утро и вечер она выходила поглядеть на него и полить. Помидор вытянулся и разветвился, покрылся резными морщинистыми листьями, потемнел. Потолстевший стебель его усеялся прозрачными, чуть колкими волосками, вроде как у ребенка на коленке. И в довершение расцвел нежными бледно-желтыми звездочками с острыми лучиками. Люська принялась мечтать о помидоровом потомстве.
Она даже позвонила с работы подругиному отчиму. И чуть не расплакалась: тот объяснил, что помидор – двудомное, для опыления необходим партнер, а раз растет один, плодов у него не будет.
Люська, придя домой, пошла к своему помидору и долго стояла над ним, жалея его и себя, как жалела бы женщина, узнав, что бесплодна. Больше она не подходила к ящику.
Тут подоспел отпуск, и Люська уехала на месяц в Крым.
То лето выдалось теплым, и шли дожди. Ветром их задувало на балкон, и помидор не погиб. Невесть откуда в каменном московском дворе, в двух шагах от Садового кольца, где, сколько ни смотри, не найдешь ни палисадника, взялась помидорная пыльца. То ли ветром занесло с чужого балкона от такого же чудака-огородника, то ли отчим подругин ошибся – но когда Люська вернулась загорелая и, напрочь про помидор забывшая, вышла на балкон, то ахнула и счастливо засмеялась. Помидор, возмужавший, жилистый, чуть запылившийся уже и кое-где на листьях пятнышками пожелтевший, стоял невредимый и выглядывал верхушкой за балконный пластиковый забор. А у самого стебля на коротком поводке висел маленький, крепкий, гладкий, с выбоинкой плод – с чуть порозовевшим бочком.