Гомер и Лэнгли

Доктороу Эдгар Лоуренс

Я не был готов заходить так далеко, потому как, если отдаться таким чувствам, какой вообще смысл жить в этом мире, верить в самого себя как в отдельную личность с разумом и страстями, способную постигать и достигать результатов? Однако, разумеется, Лэнгли нравилось говорить подобные вещи, он говорил их на протяжении всей нашей взрослой жизни и как человек, ни в грош не ставивший то, что он совершенно особенный, конечно же, ввязывался в борьбу, отбивался от городских ведомств, кредиторов, соседей, прессы — и смаковал битву. О, а потом ему как-то вечером показалось, что он слышит, будто что-то шныряет по дому. Я тоже услышал эту беготню, когда брат обратил на нее мое внимание. Мы стояли в общей зале и прислушивались. Скребущиеся звуки, как мне показалось, прямо у нас над головами. Брат считал, что это происходит внутри стены. Была ли то одна тварь или больше? Мы не могли определить, но тварь эта, кто бы это ни был, оказалась поразительно активной, куда активнее нас. Лэнгли решил, что у нас завелись мыши. Я не стал говорить ему, что, возможно, это зверь покрупнее. К тому времени мышей я бы уже не расслышал. Звуки не были тихими, действовал вовсе не какой-то робкий домушник, а некто, нагло поселившийся в нашем особняке, не спрашивая нашего позволения. То была тварь с очевидными намерениями. Прислушиваясь к ее деловитому скреб-скреб-скреб, я представлял, как она обустраивается к своему полному удовольствию. Я лишался присутствия духа от этих предполагаемых звуков, едва не заставивших меня поверить, что я и есть тот домушник. И, если тварь сидела внутри стены или между полами, как можно было надеяться, что там она и останется, а не выберется собственно в дом?

Лэнгли в тот вечер совершил вылазку и вернулся с двумя бродячими кошками. Он натравил их на поимку чего бы там ни скреблось, а когда это не дало немедленных результатов, прибавил еще трех-четырех (все бродячие) буйных уличных кошек с лужеными глотками, пока по нашим загроможденным комнатам не стало расхаживать полдюжины орущих стражей-кошек, между прочим, тех, кого требовалось кормить, с кем надо было разговаривать и кому требовалось предоставлять туалетные ящички, которые надо было выносить. Мой брат, который ни в грош не ставил претензии рода человеческого, оказался преисполнен нежных чувств к этим одичавшим кошкам. Они взбирались на громадные кучи или кипы всякого барахла и любили прыгать оттуда нам на плечи. Случалось, я наступал на какую-нибудь из них, потому что кошкам нравилось отдыхать подолгу, а растягивались они и внизу, и наверху, и, если я наступал какой-нибудь на хвост, это вызывало громкое протестующее шипение, а Лэнгли говорил: «Гомер, постарайся быть повнимательнее».

Так что теперь у нас в дозоре ходили кошки, прокрадываясь повсюду и лезли под все, а я по-прежнему слышал по ночам, как скребутся коготки по потолку, а порой и по стенам. Увы, тварь оказалась не только ночным животным: я слышал, особенно когда стоял в столовой, как она шастает повсюду и в дневное время. По-моему, я еще не рассказывал об искусно сделанной хрустальной люстре, висевшей в столовой. Очевидно, таинственная тварь или семейство тварей (я все больше склонялся к тому, что бегает их больше одной) настолько осквернили свое обиталище над столовой, что размокший потолок провис и по виду, как заметил Лэнгли, стал похож на нижнюю часть луны, и… люстра рухнула, словно какой-то парашют на проводе, грохнулась на «модель Т», хрустальные подвески разлетелись во все стороны, распугивая воющих кошек.

Помню, еще мальчиком я видел, как одна из горничных моей матери забиралась по лесенке под люстру, снимала по очереди подвески, протирала тряпкой и вешала обратно на крючок. Она дала мне подержать один хрусталик. Меня поразило, какой он, сделанный в форме двух узких пирамид, основания которых смыкались, тяжелый, и когда я сообщил об этом горничной, она улыбнулась и сказала, что я очень смышленый мальчик.

Наши затруднения с банком, державшим нашу закладную (теперь это был уже сберегательный банк «Гривенник», поскольку такими бумагами торгуют, да и сами банки претерпевают изменения: изначальная Зерновая биржа, которая мне так нравилась, превратилась в «Химическую биржу зерна», в сейфах которой, наверное, хранились семена особо урожайных злаков, потом «зерно» исчезло, наверное, выжженное химическими составляющими, и, здрасте, пожалуйста, появился «Чэйз Химический», а затем и «химия» пропала, и каменной скалой стал «Чэйз Манхэттен», и так далее в нескончаемом процессе корпоративных мутаций, которые, по мнению Лэнгли, ничего не меняли и не улучшали), так вот, наши затруднения со сберегательным «Гривенником» вылились в непредвиденное препятствие, возникшее на нашем крыльце в виде самого настоящего банкира (его сопровождал городской маршал, [32] что предполагало, что нам предстоит почувствовать на себе, как происходит лишение владения по суду), который стоял у двери и размахивал каким-то постановлением у меня перед лицом, по-видимому, и перед лицом Лэнгли тоже.

32

Гражданское должностное лицо судебного округа, назначаемое президентом и Сенатом и работающее под руководством шерифа округа.

На крыльце мы стояли вчетвером: братья лицом к лицу с двумя непрошеными гостями, которые, повернувшись спиной к улице, находились, говоря по-военному, в положении, непригодном для обороны. Я слушал, как банкир речитативом предвещал нам зловещую судьбу: у него был баритон и презрительное произношение выходца с Парк-авеню, — и думал: «Если он еще раз ворохнет этими бумагами у меня под носом, я спихну его с крыльца и услышу, как треснет его череп, когда он упадет навзничь на гранитные ступени». Умышлять насилие — это так не похоже на меня (я сам себе удивлялся, но из себя все же не выходил), зато Лэнгли, от которого как раз и можно было бы ожидать чего-то радикального, произнес: «Подождите минуточку», — зашел в дом и минуту спустя появился, держа в руках одну из своих заказанных по почте юридических книг. Я услышал шорох страниц.

— Ага, есть, — проговорил брат, — ну что ж, хорошо, я принимаю ваше постановление… давайте его сюда… увидимся в суде… прикинем… разбирательство состоится недель через шесть-восемь, насколько я понимаю в таких делах.

— Во избежание лишения права выкупа закладной вам необходимо, — вещал банкир, несколько сбитый с толку, поскольку не ожидал от нас каких-либо юридических познаний, а судебное разбирательство для банка означало наем адвокатов и бесконечное продолжение споров, прежде чем решение о возврате имущества могло бы быть вынесено в суде, — вам необходимо, сэр, всего лишь произвести оплату за месяцы задолженности, и банк примет во внимание наши клиентские отношения в прошлом, тогда не возникнет никакой надобности в судебном разбирательстве. Наши отношения с семейством Кольеров были долгими и ответственными, и у нас нет никакого желания плохо их завершать.

Лэнгли:

— Да нет, все в порядке. Даже если судья вынесет решение в вашу пользу, что вовсе не обязательно, учитывая вашу ростовщическую ставку в четыре с половиной процента, он признает lis pendens, [33] что, как вам известно, влечет за собой период погашения в течение трех последующих месяцев. Теперь посмотрим: плюс к тем двум месяцам до нашего появления в суде это составит почти полгода, прежде чем нам придется что-то предпринимать или что-то погашать. А кто знает, может быть, прежде чем прозвонит последний колокол, мы возьмем да и расплатимся за всю чертову закладную, а может быть, и нет. Кто знает? До свидания, сэр. Мы и впрямь признательны вам, что вы отрываете время от своего занятого банкирского дня, чтобы лично наведаться к нам, но сейчас, если не возражаете, прихватите с собой маршала и катитесь ко всем чертям с нашей собственности.

33

Иск, находящийся в стадии рассмотрения (лат.).

К следующей весне мы все-таки расплатились по закладной. Уверен, я уже рассказывал, что Лэнгли решил сделать это самолично. Направив заранее банку по почте уведомление о времени своего появления, он прошел от нашего особняка на Пятой авеню до Сбербанка «Гривенник» на Уорт-стрит в финансовом квартале — расстояние почти в половину протяженности всего Манхэттена.

Как и следовало ожидать, пресса восприняла это неправильно: мой брат вовсе не хотел просто сэкономить на такси — это было соображением вторичным. На самом деле ему хотелось заставить служащих «Гривенника» побольше потомиться в ожидании встречи с ним.

Когда в то утро Лэнгли отправился в путь, я решил подышать свежим воздухом. Надел чистую рубашку, старенький, но очень удобный кашемировый пуловер, твидовый пиджак и относительно незаношенные брюки. Если репортеры и слонялись поблизости, то, полагаю, Лэнгли увлек их за собой, и я мог бы пройти до парка без неприятностей. К тому же утро стояло довольно раннее, в такое время наименее вероятно, что возле дома слоняются любопытствующие зеваки. Вот, понимаете ли, что с нами наделали статейки в газетах: превратили наш особняк в нечто, на что обязательно надо поглазеть, — и бывали дни (обычно по выходным), когда аж кучка людей стояла, уставившись на наши скрытые ставнями окна, в надежде, что хоть один из братьев-маньяков высунется из двери и погрозит им кулаком. Или примутся тыкать пальцами в зазор карниза, там, откуда мраморный выступ свалился на тротуар (я не рассказывал об этом?), едва не попав в проходившего в тот момент мимо человека, но ведь не попал же, и пришлось тому довольствоваться судебным иском, в котором утверждалось, что маленький кусочек мрамора отскочил и нанес повреждение глазу. Однако при таком обилии прохожих стоило двум-трем остановиться, как тут же подходил следующий, спрашивал, что случилось, и тоже останавливался, меж ними завязывался разговор, иногда я слышал его, стоя за чуть-чуть приоткрытой ставней. Меня поражало, насколько собственническим было отношение некоторых из этих людей, можно было подумать, что это их жилье разваливается по кускам.

Но в это время все было довольно тихо. Я вышел в теплое весеннее утро и стоял на тротуаре, дожидаясь перерыва в уличном движении. В этом смысле слух мой успел утратить часть своего великолепия, и, когда я решил, что уже пора и даже сошел с тротуара, какая-то женщина закричала мне: «Нет! — или Non!» [34] (ведь то была Жаклин Ру, которая вскоре станет милым другом моего сердца под конец моей жизни) — в тот самый миг, когда я услышал скрежет шин и гудки автомобилей, возможно, даже треск мнущихся крыльев, но в любом случае я застыл как вкопанный, остановив все движение на улице. Сквозь все это послышались приближающиеся шаги, и тот же уверенный голос произнес у меня за спиной: «Все в порядке, теперь можно идти», — и ее рука скользнула у меня по локтю, и ее ладонь сжала мою ладонь, когда мы (не обращая внимания на крики и ругань) неспешно пошли через Пятую авеню, будто старинные друзья на прогулке. И вот так, причем это был не единственный раз, Жаклин Ру спасла мне жизнь.

34

«Нет!» (фр.).