Гон спозаранку
Шрифт:
— Подумать только, ведь эти бездельники не ложатся спать всю ночь напролет, — шептал Дин, — и подумать только, перед нами огромный континент и высоченные горы Сьерра-Мадре, которые мы столько раз видели в кино, и бесконечные джунгли, и пустынное плоскогорье, не меньше нашего по площади, простирающееся до самой Гватемалы или еще черт знает докуда! Ух! Что же нам делать? Что же нам делать? Покатили дальше!..
Мы вышли и вернулись к автомобилю. Последний взгляд на Америку поверх ярко освещенного моста через Рио-Гранде, и мы повернулись к ней спиной и багажником нашей машины и с ревом умчались.
Через мгновение мы уже были в пустыне. Миль пятьдесят по плоской равнине — и ни огонька, ни встречной машины! И тут вдруг забрезжил рассвет над Мексиканским
— Ну и дикое место! — воскликнул я.
У нас с Дином сна не было ни в одном глазу. А до этого, уже в Ларедо, мы совершенно погибали от усталости. Стэн, который и прежде бывал за границей, мирно спал на заднем сиденье. Вся Мексика лежала у наших с Дином ног.
— Слушай, Сол, мы оставляем позади все. Перед нами неизвестность, новый этап жизни. Когда я подумаю о прошедших годах, обо всех неприятностях, обо всех пинках судьбы… А теперь вдруг это! Все как будто складывается так, чтобы мы могли нестись вперед, подставив лицо ветру; ничто тебя не отвлекает, и ты постигаешь мир. Ведь если уж на то пошло, сделать это не удавалось еще никому из американцев. А они тут побывали. Вспомни мексиканскую войну! Ворвались сюда с пушками.
— Кроме того, — сказал я ему, — в прежние времена это была излюбленная дорога американцев, нарушивших закон. Здесь они тайком пересекали границу и бежали в Монтеррей… И если ты всмотришься в эту седую пустыню, может, и тебе явится призрак бывалого каторжанина, который одиноко бредет, уходя в неизвестность, и ты увидишь…
— Ведь это же вселенная, — перебил Дин. — Господи, — вскричал он, ударяя ладонью по рулю, — это действительно вселенная! Ведь мы можем уехать прямо в Южную Америку, если только дорога доходит туда. Только подумать! О, Чтоб его… Черт возьми!
Мы неслись вперед. Небо светлело с поразительной быстротой. Уже можно было различить песок пустыни и редкие хижины в отдалении. Дин замедлил ход, чтобы как следует рассмотреть их.
— Вот уж действительно жалкие лачуги. Такие разве что в Долине смерти встретишь, да и то вряд ли. Эти люди, по-видимому, вне мирской суеты.
Первый город, обозначенный на карте, назывался Сабинас Идальго. Нам ужасно хотелось поскорее до него добраться.
— А дорога ничем не отличается от американской, — кричал Дин, — вот только несуразица — ты заметил, что на верстовых столбах отмечаются километры и показывают они расстояние до Мехико! Выходит, будто у них на всю страну это единственный город. Все дороги к нему ведут.
А до столицы оставалось 767 миль, в километрах это было больше тысячи.
— Черт! Я не могу не ехать! — кричал Дин.
Я закрыл ненадолго глаза в совершенном изнеможении и только слышал, как Дин лупит кулаками по рулю и выкрикивает:
— Черт! Вот здорово! Ну и страна! Вот это да!
Мы пересекли пустыню и около семи утра очутились в Сабинас Идальго. Чтобы как следует рассмотреть этот городок, мы совсем замедлили ход. Вглядывались, — ничто от нас не должно ускользнуть. Главная улица была немощеная, вся в выбоинах. По обеим сторонам тянулись грязные, полуразрушенные жилища. Шли ослики с поклажей. Босые женщины наблюдали за нами из темных провалов дверей. Улица кишела пешеходами: новый день мексиканской земли начинался. Старики с огромными, закрученными кверху усами не отрываясь смотрели на нас. Появление троих обросших бородами, перепачканных американцев вместо обычных элегантных туристов страшно заинтересовало их. Подпрыгивая на ухабах, мы тащились по главной улице со скоростью десяти миль в чае, стараясь ничего не пропустить. Несколько девушек шли прямо перед нами. Когда мы протряслись мимо, одна из них спросила:
— Куда это вы?
Я, пораженный, повернулся к Дину.
— Ты слышал, что она сказала?
Дин просто обалдел. Продолжая медленно ехать вперед, он только приговаривал:
— Да, я слышал, что она сказала. Я прекрасно слышал, черт меня возьми! Вот те раз… вот те на… Не знаю, что же делать? Мне так чудно, так радостно в этом утреннем мире. Наконец-то мы добрались до рая. Там должно быть так же прохладно и чудесно, там не может быть по-другому.
— Ну что ж, давай вернемся за ними, — предложил я.
— Да, — сказал Дин, продолжая ехать вперед со скоростью пять миль в час. Сбитый с толку, он не знал, нужно ли поступать так, как он привык в Америке, или нет.
— Мы встретим еще очень много таких же на дороге…
Тем не менее он описал дугу и поехал навстречу девушкам. Они шли в поле работать, они улыбались нам. Дин уставился на них немигающими глазами.
— Черт! — бормотал он. — Просто невероятно, до чего хорошо! Девушки, девушки! И знаешь, Сол, это просто замечательно, что как раз сейчас, когда я в таком настроении, я могу заглядывать в дома, мимо которых мы проезжаем, и смотреть, смотреть… Дверей-то, по сути, здесь нет: видно, что делается внутри. Я вижу соломенные подстилки и смуглых ребятишек… Кто спит, а кто только начинает потягиваться, в сонном мозгу зарождаются мысли, и сознание возвращается, а матери тем временем готовят им завтрак в чугунных горшках. Я заглядываю за ставни и смотрю на стариков, а их старики так невозмутимы, так величественны, так бесстрастны. Им чужда подозрительность. Они невозмутимы, они смотрят на тебя честными карими глазами и не говорят ничего, только смотрят, и взгляд этот полон человечности, она затаена, но она тут. Вспомни идиотские рассказы о Мексике, об одураченных иностранцах, и прочую дребедень, вспомни глупости, которые рассказывают о мексиканцах… А на самом деле люди здесь честны и добры и никого пальцем не тронут. Поразительно просто!
Дитя проезжих дорог с их нечестивыми делами, он как будто впервые видел мир. Он склонился над рулем, смотрел по сторонам и медленно катил вперед. Выезжая из Сабинас Идальго, мы остановились набрать бензина. Местные фермеры в соломенных шляпах, с закрученными усами, толпились возле допотопных колонок и ворчливо подшучивали друг над другом. Подальше в поле работал старик, хлыстом подгоняя ослика. Поднявшееся солнце ясным светом озаряло чистые, извечные дела людей.
Мы продолжали путь к Монтеррею. Высокие горы со снежными шапками громоздились перед нами, мы летели прямо на них. Горный проход расширился, он вился по ущелью, уходя ввысь, вместе с ним уносились ввысь и мы. Через несколько минут пустыня, поросшая пахучим кустарником, осталась позади. Подул прохладный ветерок, мы поднимались вверх по дороге, отгороженной от пропасти каменной стеной, на скалах известкой было крупно выведено имя президента — Алеман. На этой дороге мы не встретили ни души, она бежала, извиваясь среди облаков, и вывела нас на плато на вершине. Разместившийся на этом плато большой промышленный город Монтеррей слал клубы дыма в синее небо, которое затягивали облака, поднявшиеся с залива и разрисовавшие купол дня стадами барашков. Въезд в Монтеррей меж бесконечных высоких заводских стен был бы совсем похож на въезд в Детройт, если бы не ослики, греющиеся тут же на траве; если бы не тесно понастроенные городские дома, у дверей которых околачивались пронырливые хипстеры, а из окон высовывались проститутки; если бы не диковинные, неизвестно чем торгующие магазинчики; если бы не похожая на гонконгскую толпа, заполнявшая узкие тротуарчики.
— Уа-ууу! — вопил Дин. — И к тому же еще такое солнце! Да ты понял ли мексиканское солнце, Сол? Оно опьяняет. У-уффф! Я хочу ехать дальше и дальше. Это не я веду машину, а дорога ведет меня.
Мы заикнулись было, что хорошо бы остановиться и посмотреть, чем нас может порадовать Монтеррей, но оказалось, что Дину обязательно нужно срочно ехать в Мехико, кроме того, он считал, что дорога будет все интереснее и интереснее, особенно впереди, всегда впереди. Он вел машину как одержимый, ни минуты не отдыхая. Мы со Стэном совершенно раскисли и уступили ему, нам необходимо было вздремнуть. Выехали из Монтеррея, я огляделся и увидел за Старым Монтерреем две остроконечные вершины, громадные, таинственные, одинаковые, как близнецы. Туда-то и уходили преступники.