Гончаров и шайка мошенников
Шрифт:
– Давай перебрасывай, - немного подумав, согласился змееныш.
Закурив мою сигарету, он заметно подобрел, даже позволил мне сделать то же самое.
– Ништяк, братан, вижу, что ты пацан путевый, - раскуривая сигарету, похвалил я его.
– Может, ты мне и попить дашь?
– кивнув на пузатую бутыль минералки, укреплял я контакт.
– Бери да пей, - беспечно ответил сопляк.
– Так ведь не дотянуться мне.
– Чё дуру гонишь!
– насторожился пацан, и я понял, что поторопился.
– Она же возле тебя стоит. Ты что надумал, козлина?
– Да ничего
– Вот и пей, а меня больше не трожь, а то разом мозги вышибу. Нашел лопушка!
Парень насторожился, и потому дальнейшие разговоры с ним были беспредметны. Я опять улегся на тулуп и закрыл глаза.
Почему толстяк зациклился на двухнедельном сроке? Почему мне нельзя расписаться в его грязных бумагах сегодня? Думай, Костенька, думай, мой славненький! Тебе с твоими мозгами давно пора теорию Эйнштейна понять, а ты в дешевой афере разобраться не можешь. Даже обидно. Итак, двухнедельный срок. Что он может обозначать? Во-первых, еще не готовы бумаги. Во-вторых, кто-то может помешать, но этот кто-то через две недели помешать уже не сможет. Почему? Потому что он либо уедет, либо его просто не станет. Кто он? Скорее всего, Григорий Лунин. Или же... Стоп, кажется, я зацепил нужную мне мысль. Только бы ее не упустить.
– Мальчик, тебя как зовут?
– неожиданно раздался подозрительно ласковый голос Милки, и я понял, что она затевает какую-то игру.
– А почему ты такой сердитый? У тебя какие-то проблемы?
– Заткнись, шалава дешевая, - посоветовал дегенерат.
– Ты меня сердитого еще не видела. Я таким, как ты, матки на раз выворачиваю. Закрой кричалку, а то я ее сам запечатаю.
– Ну зачем ты так, что я тебе плохого сделала?
– не унималась супруга, видимо полагая, что получила еще не все.
– Ты ведь хороший мальчик, просто попал в дурную компанию. Не грызи ногти, это некрасиво.
– Щас ты у меня мой... грызть будешь, - грязно пообещал подонок и сделал мерзопакостный жест.
Задохнувшись от негодования, Милка на время потеряла дар речи. Открыв рот, она молча смотрела на юного сквернослова, пораженная услышанным и шокированная увиденным. Она оказалась не такой испорченной, как я думал.
– Мальчик, тебе не стыдно так разговаривать с женщиной?
– немного оправившись, робко продолжила она свои педагогические заходы.
– Я ведь тебе в матери гожусь. Как ты можешь говорить такое?
– Усохни, телка, иначе я буду не говорить, а делать.
– А что же ты собираешься делать?
– настроившись на его волну, с трудом преодолев тошнотики, кокетливо спросила супруга.
– Ну говори, не стесняйся, мой мальчик. Может быть, я хочу того же. Чего ты так оробел? О, оказывается, ты совсем еще юноша и ничего не знаешь. Этого не надо стесняться. Так бывает со всеми, кто в первый раз...
– Заткнись, шалава. Я не в первый раз. Я уже трахал Нельку. Она у нас любит на кодляк идти.
– О чем ты говоришь, мой мальчик, разве можно сравнивать опыт женщины с пороком малолетней шлюшки? Поверь мне, я могу такое, что тебе и во сне не снилось.
– Все вы шалавы одинаковые, - неровно задышал сопляк, пытаясь подавить бушующее в его штанах восстание.
– Не говори так, малыш.
– Милка заговорила томно и таинственно.
– Нельзя познать совершенство, не вкусив его. Но все познается в сравнении, а тебе, увы, пока сравнивать не с кем. Но это только пока, мы все можем поправить. Это в наших с тобой силах.
Сидя на полу, на овчине, Милка, закатив глаза, потихоньку раздвигала ноги, а из ее влажного рта доносился уже бессвязный шепот:
– Ну же, малыш... я жду... где мы... я не знаю... я сейчас умру... иди ко мне...
Милка исходила соком, пацан дурел на глазах, а мне хотелось прибить их обоих. Никогда бы не подумал, что во мне может проснуться такой лютый ревнивец, хотя я прекрасно понимал, чего она добивается ценой чудовищного унижения.
Пацаненок медленно сходил с ума. Сидя на столе, он расстегнул штаны, выставив свой детородный орган на всеобщее обозрение. Его колотила крупная нервная дрожь, и я начал опасаться, что все произойдет раньше времени и тогда все Милкины старания пропадут даром. Если бы не моя осечка с водой, то он бы давно был в наших руках, но парень уже обжегся и потому из последних сил себя контролировал.
– Ну где же ты...
– продолжала Милка всеобщую экзекуцию.
– Иди ко мне... иди скорее... я же знаю... ты меня хочешь. Иди ко мне...
Привстав на колено, она потянулась к нему губами, и это была победа парень дозрел.
– А как твой мужик?
– медленно сползая со стола, прохрипел он.
– Иди, не бойся, он мне не муж, он вообще не мужик... он давно уже ничего не может... Не обращай на него внимания... иди скорее.
– Пусть он... отползет... подальше.
– Пакостник задыхался напирающей спермой и мерзостью.
– Нет... я знаю... он меня хотел... обмануть.
– А ты, мой мальчик, подойди ко мне с другой стороны, тогда он до нас не дотянется... Чего же ты медлишь... Иди скорей!
– Да... Щас иду... Ты сука... убью... если что не так... Твои сучьи мозги вышибу.
Совершенно сбросив мешающие ему штаны, с пистолетом в руках и с членом наперевес, мерзавец сомнамбулой двинулся на Милку, навстречу ее призывным губам. А я с ужасом подумал, что если это произойдет, то я не смогу к ней больше прикоснуться.
Сколько до нее оставалось метров и сколько времени отпущено на этот путь? Подобно кинокамере, я бесстрастно фиксировал каждую мелочь, как в режиме рапидной съемки.
Вот он медленно к ней приближается. Остается не более двух метров. Она призывно и плавно протягивает к нему руки. Продолжая плыть, он долго опускает правую руку, держащую пистолет. До нее остается меньше метра. Господи, как долго тянется время. Но вот уже она, вытягиваясь навстречу, обхватывает его ягодицы. Ее руки плавной волной опускаются ему под колени, скользят по икрам, ниже, ниже, еще ниже... стоп! Его резко взлетевшие ноги ставят точку. Коротко пискнув, пацан затылком пробует прочность бетона. Потом, дрыгнувшись, выпрямляется и затихает. Это кода. Как сказал бы паяц Канио: "Комедии конец". В полном изнеможении, почти в обмороке убийца малолетки ничком валится рядом.