Гончаров и таежные бандиты
Шрифт:
"Евдокия! Я решил полностью изменить свой образ жизни. Спасибо тем людям, что увезли меня от мирской суеты. Меня не ищите. Будет нужно - найду сам. Хочу наладить гончарное дело. Жалко, нет специалиста. Без него трудно. Учиться не у кого. Письмо сожги, никому не показывай.
Целую, твой Федор".
– Прямо как из "Двенадцати стульев", - невесело усмехнулся я.
– Ты не нашла ничего странного в этом письме?
– Нет.
– Это его почерк?
– Конечно. Никаких сомнений тут быть не может.
–
– Почему ты так решил?
– Евдокия, сколько лет ты прожила с Федором?
– Он старше меня на девять лет. Мне было шесть, когда он убежал из дому в ваши края, к двоюродной тетке. Значит, его я знаю два года в детстве и последние пять - сейчас.
– Ты можешь объяснить, откуда у него вдруг появилась этакая тяга к глине?
– Нет, сколько я помню, ему всегда было начихать, из какой посуды он ест и пьет.
– Да, элегантный Федя - и вдруг глина, грязь... Почему вдруг в сорок четыре года в нем проснулся ваятель?
– Не знаю.
– А мое фамилие тебе известно?
– Нет.
– Ты что, не смотрела мои документы?
– Нет, это некрасиво. Мне было достаточно твоего имени.
– А фамилие мое - Гончаров. Улавливаешь связь фамилии с письмом?
В сумрачной комнате было видно, как побелела Евдокия.
– Господи, он же просит помощи!
– Мне тоже кажется. Теперь будь добра, ответь мне на несколько вопросов, только не ври.
– Я еще никогда не врала, - глаза ее гневно и осуждающе, в упор уставились на меня, - я могу смолчать, могу ответить, что ничего не скажу, но врать никогда не врала.
– Извини! Почему Федор в шестнадцать лет убежал из дому?
– Он осквернил иконы, наклеил на них срамных женщин. Отец сильно избил его. Он ушел в тайгу. Мать с трудом нашла его, привела в дом, но отец не пустил. Тогда мама дала ему денег и отправила к сестре. Она тоже была геологом, часто залетала в наши места и Федю любила. Это был лучший выход. Отец его не простил даже перед смертью. А мать все время плакала, хотела его повидать, но отец не позволял даже этого. Так и умерла, не повидав его.
– Евдокия, что сказал Дмитрий по поводу письма?
– Ничего. Он не знает о нем.
– То есть ты хочешь сказать, что скрыла от него письмо отца?
– Да, но откуда ты узнал, что Федор его отец?
– Догадался сам, он очень похож на семнадцатилетнего отца.
– Я тоже догадалась сама. Так-то мне никто ничего не говорил.
– Когда я смогу увидеть его?
– Он навещал тебя каждый день, думаю, не пропустит и сегодня. Полежи десять минут, я тебе бульон разогрею, с курой.
– Буду весьма обязан, леди! Да не красней, хороша девочка! Иди, а то сейчас завалю.
Наконец-то после двухнедельного тумана я начал что-то понимать. Как я не допер до этого раньше! Нет, наверное, смутные подозрения были, но понадобилось десять дней пролежать в горячке, испражняясь под себя, видя всякие
– Вот, Костя, выпей, - протянула миску Евдокия, - я туда белого мяса нащипала. Так мне мать Феодосия велела.
– О-о-о, а она что, гастроэнтеролог?
– Нет, она акушер, и тоже с образованием.
– Все, я молчу, задавленный монастырским интеллектом. Евдокия, у тебя есть какой-нибудь надежный мент, из старослуживых? Который лишнего не болтает?
– Есть, сосед дядя Саша, но он уже на пенсии.
– Еще лучше. Позови-ка его, да устрой нам штоф самогонки.
– У меня нет, но я попрошу у соседей. А может, просто водки купить? Мне неудобно к соседям...
– Господи, какая разница! Водка даже лучше.
– Но тебе, наверное, нельзя.
– Пусть так, для видимости стоит, может, твой сосед пожелает.
– Дядя Саша? Не сомневаюсь.
Она ушла, я же, доев бульон с нащипанным мясом, задумался, вновь и вновь прокручивая свою новую версию, пытаясь сам отыскать ее слабые места. Кажется, их не было, все складывалось четко и точно. Теоретически версия выглядела безукоризненно, не хватало только сущего пустяка, реальных фактов, но я интуитивно чувствовал: они появятся. Интересно, что нашел Дмитрий в той железной коробке?
Стук в дверь отвлек меня от моих гипотетических схем.
– Войдите!
– крикнул я, запоздало подумав, что в случае чего защититься мне нечем.
– Уже вошел.
На пороге появился толстяк в мятой милицейской форме без погон. Мне показалось, что ожил герой бессмертного произведения Ярослава Гашека, Швейк.
– Кому это я понадобился?
– строго спросил он, подозрительно принюхиваясь и присматриваясь.
– Вы кто такой? Ваши документы, пожалуйста.
– Не знаю, где они, - едва сдерживая улыбку, ответил я.
– Вернется Евдокия - и вы непременно ознакомитесь с ними. Присаживайтесь, будьте любезны. Вас зовут дядя Саша?
– Никак нет, младший лейтенант Сурок Александр Петрович.
– Очень приятно, Александр Петрович, это, наверное, вам Людвиг Бетховен посвятил целую пьесу.
– Так точно, и еще "Аппассионату" и оперу "Фиделио".
– Да, старик знал, кому что посвящать. Меня зовут Костя.
– У меня был один знакомый, его тоже звали Костя, так он приспособился к этой жизни тем, что ловил бродячих собак и...
– ...И продавал их за породистых. Отлично!
Мы оба захохотали, и я понял, что общий язык найден. Тут очень кстати вернулась Евдокия. К моей кровати она подтащила журнальный столик. Незаметно я ущипнул ее за ляжку. Одного ее взгляда хватило, чтобы мне стало по-пионерски стыдно.