Гончаров подозревается в убийстве
Шрифт:
Близилось время ужина. Ирина ушла на работу мыть тарелки и скоблить столы, а я, распрощавшись с иконописцем, забрел в магазин, где накупил массу вкусных вещей, дабы мое появление в доме "немки" прошло празднично и торжественно. Хотелось надеяться, что обеденный хмель уже покинул ее голову.
Я оказался прав, в сумерках одно из окошек дома мерцало, кто-то смотрел телевизор. Изможденная сука, узнав меня, впустила молча и без эксцессов. Пирожник, теперь уже вместе с женой, замешивал тесто на утро. Кивнув мне как старому знакомому,
– Вроде проснулись, молчат, наверное, с похмелья маются.
– Ты говорил обо мне?
– Нет, чем меньше болтаешь, тем дольше проживешь. Старая истина.
– И мудрая, все бы ее придерживались.
– Хм, интересно, а как бы вы тогда работали?
– Кто?
– Ну вы, менты?
– Ас чего ты решил, что я мент?
– Я милого узнаю по походке.
– Много говоришь, куль мучной.
В состоянии крайнего раздражения я зашел на веранду. Ну почему так? Уже больше пяти лет я не работаю в органах, а какой-то мельник меня учуял сразу.
На веранде никого не оказалось, и я двинулся к комнате с работающим телевизором. Две фигуры сидели в креслах и были настолько увлечены киношной стрельбой и большущей винной бутылкой, что меня и не заметили. Протянув руку, я повернул выключатель. Пыльная хрустальная люстра осветила немую сцену. Мужчина и женщина с глубоким недоумением, приоткрыв рты и вытаращив глаза, взирали на меня как на инопланетянина.
– Гутен абенд, майн либен Зоя Федоровна! Их хабен заген... Заген... Э-э-э...
На этом мой языковый багаж был исчерпан, и я стоял полнейшим истуканом, явственно вспомнив былые мучительные уроки иностранного.
– Господи, Коська! Коська! Валерка, ты посмотри, это же Костя Гончаров!
– завопила моя "немка" и, выпрыгнув из кресла, повисла на моей несчастной шее.
Только теперь я заметил, какая она маленькая - от силы полтора метра. Почему-то в школе она казалось куда как выше.
– Здорово, Константин, - сбоку на меня навалился Климов.
– Вот уж не ждали. Какими судьбами? Проходи, милок, будь у меня в доме, как у себя.
С трудом стряхнув с себя экзальтированных супругов, я повалился в кресло.
– Ну, рассказывайте, как вы тут без меня живете.
– Хорошо, но об этом после, - деловито захлопотал Шмара.
– Зайчик, подсуетись, собери на стол, видишь, Костя с дороги.
– Сейчас я, Лерик, дай только на него посмотрю, сто лет ведь не видела.
– Ты покушать сначала приготовь, а потом и смотри на здоровье.
– Да не беспокойтесь вы, не хлопочите, я у Ирины поужинал, а закуска в пакетах, ничего готовить не нужно.
– Как?
– немного смутился Шмара.
– Ты уже у нее успел побывать? Нехорошо, надо было сначала к нам, мы с зайчиком обижаемся. Нехорошо.
– Пардон, конечно же я первым делом явился сюда, но у вас был сонный час. Я оставил вещи на веранде и пошел к морю.
– Оставил вещи?
– удивилась Федоровна.
– Интересно. Лерик,
– Раз оставил, значит, они там, - глубокомысленно заключил Шмара, никуда они не денутся, садимся за стол.
После первой рюмки помолчали, после второй начались воспоминания и слезы о былых прошедших днях, на третьей Лерик сломался, и мы остались одни.
– Ну как вы?
– задал я обязательный вопрос.
– Плохо, лиман поднялся, подвал вот затопило, воду надо откачивать, а что толку - откачаешь, а его опять зальет.
– Ну а в житейском смысле?
– Плохо, Костик, если бы ты знал, как мне плохо, - заревела наша железная леди, державшая когда-то в страхе всю школу.
– Он же настоящий изверг. Как он меня мучает, как мучает, если бы ты только знал. Уже двенадцать лет...
– Не мамка велела, сама захотела, вам все ведь говорили, каков он есть.
– А я не верила, не верила, дура. Это Бог меня карает за все мои грехи.
– Какие там, к черту, грехи, мало ли баб от мужей гуляют, и ничего, живут...
– Ты не знаешь, Костик, ты ведь ничего не знаешь... Налей мне еще... Размазав под очками слезы, моя "немка" решительно выпила рюмку и повторила: - Ты ведь ничегошеньки не знаешь. Да этого и никто не знает... А Бог меня карает на старости-то лет. И поделом мне, стерве беспросветной, заслужила я... Заслужила и теперь расплачиваюсь... Не могу, налей чуть-чуть...
– Да полно вам, Зоя Федоровна, все давно прошло, и незачем сокрушаться о долгах наших. У каждого есть свой грех, о котором и самому-то вспоминать тошно, все мы люди, все человеки, успокойтесь.
– Нет, Костик, ты не знаешь... не знаешь, что я наделала... Я должна кому-нибудь об этом рассказать... И лучше тебе... Ты ведь уедешь... Так легче... Я помню, все помню, как сейчас... Зимний Томск. Я студентка второго курса... Я вот-вот должна родить... От кого? Какая разница. Он бросил меня, как только узнал, что я беременна. Куда было деваться, поехала к маме, а она... она... она меня взашей, ты понимаешь, взашей! Хотела на себя руки наложить, да только не смогла. Ночью у бабки-повитухи родила девочку, назвала Надей... Неделю я у нее прожила, все дитя свое нянчила, а потом... Потом, под утро, снесла я ее в дом ребенка... положила под дверь, позвонила и спряталась в кустах... Вот и все...
Она выдохнула, словно свалила непомерную ношу, и вновь потянулась к рюмке.
– А почему вы ее не оставили?
– Как я смогла бы ее поставить на ноги на копеечную стипендию, а если бы узнали, то, вполне вероятно, вообще бы выперли из института. Господи, да черт бы с ним, с институтом, - это я теперь так думаю. Теперь-то я понимаю, какая я дрянь. А поезд-то ушел. Я потому и Ирку удочерила, чтобы как-то очиститься, только ничего не помогает. Извини, Коська, что вылила на тебя ушат своей грязной воды. Тяжело мне, одна я осталась. Никому не верю, даже Ирке своей не верю. Трудно. Давай выпьем.