Гончаров подозревается в убийстве
Шрифт:
Комнатку моя профессорша снимала два на три. Здесь едва размещались железная кровать, телевизор и холодильник. Впрочем, все это я рассмотрел только потом, после того как, совершенно измученный и опустошенный, легкий, как пушинка, бездумно лежал под все еще неугомонной креолкой. Судя по дорожным сумкам, она если и была проституткой, то приезжей. Господи, что она опять со мной делает? Сейчас я сойду на нет и попросту улетучусь... Кажется, она решила отправить меня к праотцам... мамочки... Все, теперь хоть бей меня, хоть режь - я труп!
– Ну вот, врун,
– Креста на тебе нет. Такую радость хотел у меня отнять. Кофе хочешь? У меня и коньяк есть.
– Кофе не пью, - слабо дрыгнув ногой, пропищал я, - а коньяк в постель обязательно, иначе не встану.
– А после коньяка встанет?
– хищно ощерившись, осведомилась профессорша.
– Нет, нет, и думать забудь!
– истошно заорал я, натягивая шорты.
– Все, все, больше не буду, - подвигая мне бутылку, успокоила она.
Через десять минут, вполне придя в себя, я откланялся, протянул ей пятидесятирублевую купюру и... получил пощечину.
– Хорошо же ты обо мне подумал...
– Что, неужели мало?
– Скотина ты, Костя. Я действительно та, за кого себя выдаю, и твое поведение оскорбительно. Убирайся.
Она обиделась на самом деле, вероятно, я ошибся в своей оценке, ей просто нужен был первозданный мужик с его энергичной, естественной функциональностью. Нехорошо получилось, господин, Гончаров, но еще есть возможность исправиться.
– Обижаете, госпожа профессорша, в душу плюете, это вам за причиненную порчу вашего купального костюма.
– Господи, да ничего не надо, у меня еще один есть, ты только приходи. Завтра будешь на пляже?
– Конечно, если не помру по дороге.
Удивительно, но на сей раз собаки на меня не кинулись, их вообще не было. Наверное, высунув от жары языки, лежат где-нибудь в огороде, спрятавшись в картофельную ботву. Хороши стражники, неплохо устроились. Так-то и я бы не отказался - дневальный спит, а служба идет. Как и вчера, кроме пирожника, во дворе никого не было. Занятый своим нелегким делом, меня он даже не заметил.
– Привет работникам плиты, почему в чебуреках завышен процент мясной начинки?
– подходя сзади, грозно и громко спросил я.
От испуга он дернулся и уронил почти готовый пирог с горячей картошкой себе на ногу. Видимо, ему было очень больно, потому что, пытаясь его отбросить, он отчаянно задергал конечностью и перевернул ведро с уже готовой продукцией.
– ... Мать твою душу...
– выплеснул он на меня полный ушат матерного гнева.
– А вот это нехорошо.
Строго посмотрев ему в глаза, я удалился в душ. Смыв морскую соль и грех прелюбодеяния, я в наилучшем расположении вошел в дом. Как и вчера, здесь царила полная тишина. Должно быть, после моего ухода действия развивались по давно известному сценарию. Похоже, они неисправимы. А еще обещали отбивную с кровью, с горечью подумал я, заглядывая в комнаты.
Нет, слово они сдержали, мясо с кровью приготовили. В дальней, изолированной комнате на кровати брюхом
– Тебя как зовут, земеля?
– Да пошел бы ты...
– Похоже, идти придется тебе, причем по этапу.
Я задумчиво смотрел на его сильные волосатые руки, прикидывая, мог ли он убить. Перехватив мой взгляд, он отряхнул и проверил ладони. Забеспокоившись, спросил:
– Чего ты такое несешь? Ты что на меня так смотришь?... Ну, Валентином меня зовут, что дальше?
– Скажи, Валентин, кем ты раньше работал?
– А тебе -то какое дело? Чокнулся, что ли? Ну, шофером работал, потом механиком, и что из этого?
– Ты зачем Валеру грохнул?
– Тю-ю-ю, обалдел, что ли? Никак, молочка из-под бешеной коровки перебрал? Или головку с непривычки напекло?
– Пойдем со мной.
– Болевым приемом я решительно взял его за руку и, подведя к открытой двери страшной комнаты, предупредил: - Внутрь не заходи.
– Ой, мамочка, да кто ж его угробил? Мамочка родненькая, та шо ж делать-то?
Мужик то ли притворялся, то ли действительно готовился грохнуться в обморок, не знаю, но на всякий случай я вывел его на улицу и налил полстакана водки.
– Так я ж не пью.
– Слабо сопротивляясь, он выпил зелье и сполз на ступеньку.
– Кто ж его так, а? Может, ты сам? А что, пришел, зарезал и ко мне. Небось хочешь все на меня списать, рожа уркаганская? Не выйдет!
– Не говори глупости, ты же видел, что кровь на груди уже запеклась, значит, убили его самое позднее полчаса назад, а то и раньше.
– Верно, но кто же тогда?
– А вот это ты мне и расскажи. Кто к нему приходил, кто уходил, с кем он ругался, в общем, расскажи все.
– В том-то и дело, что никто не приходил и никто не уходил, я с утра у плиты, мне же все видно; кроме моей Людки, никто не заявлялся. А она к ним вообще не заходит. Выходит... выходит, что... его убила Федоровна, так? А больше некому.
– Спокойно. Расскажи, что они сегодня делали после того, как я ушел?
– Что делали? Да то же, что и всегда. Сначала напились, а потом ругаться начали нецензурно, то есть матом.
– Долго ругались?
– Нет, не очень, минут двадцать. Ну а потом подрались и угомонились. Минут через десять Федоровна залезла на чердак и все вообще стихло.