Гонка на выживание

Паттерсон Джеймс

— Они убили этого парня! Они убийцы! — пронзительно кричала какая-то женщина.

Напор толпы нарастал. Я увидел, как упала женщина-полицейский и сослуживцы подскочили к ней, чтобы унести в безопасное место, а другие заслонили их, угрожающе размахивая дубинками. Две полицейские машины, оглушительно завывая сиренами, въехали на тротуар, преграждая путь быстро растущей буйной толпе, надвигающейся на нас.

Я следил за ней и оглядывал крыши, опасаясь новой стрельбы. Но тут что-то похожее на бейсбольную

биту ударило меня по затылку.

— Лживая свинья, ты убил моего внучка! — выкрикнула мисс Кэрол и очень быстро для женщины ее сложения и возраста ударила в грудь, от чего у меня перехватило дыхание.

— Это не мы! — прохрипел я, но она уже замахнулась для нового удара, от которого я потерял бы сознание. Я сумел уклониться, но чахлый двоюродный дедушка Ди-Рэя ухватил меня за лацканы пиджака и попытался садануть головой. Едва я оторвал его руки, как столь же хрупкая на вид его жена огрела меня по плечам тростью. Мне нередко приходилось терпеть побои, но столь экзотические — впервые.

Торопливо отступая, я осознал, что телекамеры направлены уже не на толпу, а на атакующих меня старцев. Они еще больше воспламенили толпу, и люди с обоих концов квартала начали сносить баррикаду и перепрыгивать через капоты патрульных автомобилей. Двое полицейских в форме пришли мне на выручку, оттеснив атакующих в сторону, Джо Хант схватил меня за руку и потащил к автобусу оперативной группы.

— Вызовите подкрепление! — кричал он. — Пусть двадцать пятый участок, двадцать шестой и тридцатый едут сюда. Все, и как можно быстрее!

Вдали я услышал завывание сирен спешившего к нам подкрепления.

Часть первая

Учитель

Глава первая

Когда меня в конце концов вывез из Гарлема патрульный, которому я в свое время оказал услугу, шел уже третий час ночи.

Мы пробирались через лабиринт осветительных установок передвижных телестанций со спутниковыми антеннами, баррикад и сдерживающих толпу конных полицейских, и у нас по-прежнему не было ни малейшего представления, кто убил Ди-Рэя.

Любые приведшие к смерти обстоятельства отвратительны, но этот странный выстрел представлял собой наихудший кошмар для полицейского управления. Сколько бы улик ни свидетельствовало, что полиция здесь ни при чем, мы все равно бы выглядели виноватыми. У подстрекателей, теоретиков заговора и их многочисленных друзей в нью-йоркских средствах массовой информации был знаменательный день.

Уже этого достаточно, чтобы принимать успокоительное, так утром, ко всему прочему, предстояло писать целую гору объяснений, донесений и прочих бумаг. Уж лучше бы меня еще раз ударила тростью двоюродная бабушка Ди-Рэя.

Когда полицейский высадил меня у моего дома на Уэст-Энд-авеню, я так устал от нерешенных проблем и беспокойства о предстоящих делах, что с трудом ковылял к двери. Я мечтал о нескольких часах спокойного сна, как человек, долго тащившийся по пустыне, мечтает об оазисе.

Но этот оазис оказался миражом. Моему замечательному консьержу — доминиканцу Ральфу явно не понравилось, что я его разбудил. Я ему симпатизировал, но был не в том настроении, чтобы обращать внимание на подобные мелочи, и взглядом дал ему это понять.

— Ральф, захочешь сменить работу — обратись ко мне, — сказал я.

Он виновато потупился.

— Тяжелая ночь, мистер Беннетт?

— Прочтешь завтра в «Таймс».

Когда я наконец поднялся в свою темную квартиру, мелки и краски фирмы «Кайола» и обломки игрушек «Поли покет», захрустевшие под ногами, обрадовали меня. Из последних сил я запер служебный пистолет с патронами в оружейный сейф, находящийся в передней, и, совершенно выдохшийся, рухнул на один из высоких табуретов в кухне.

Будь моя жена, Мейв, жива, она подала бы мне холодный «Будвайзер» с чем-нибудь замечательно поджаренным — куриными крылышками или чизбургером на беконе. С дарованной небом мудростью жены полицейского она знала, что единственной панацеей от мрачной реальности улиц служит еда, холодное пиво, душ и постель с ее теплотой рядом.

С обостренной ясностью я осознал, что она была не только моей любовью, но и опорой в жизни. В такие ночи, как эта, очень скверные, она слушала часами, если я говорил, и понимала меня без слов, когда говорить не мог.

Тогда мне больше всего на свете хотелось ощутить пальцы Мейв, гладящие меня по затылку, и услышать от нее, что я сделал все возможное. Что иногда мы бессильны. Я обнял бы ее, и очарование Мейв помогло бы мне забыть все сомнения и тревоги.

Мейв скончалась почти год назад, и я до сих пор не могу совладать с этим и тоскую все больше.

Однажды я присутствовал на похоронах убитого и слышал, как его мать цитировала строки Эдны Сент-Винсент Миллей. В последнее время они звучат у меня в ушах, словно песня, которую невозможно выбросить из головы:

«Тихо уходят красивые, нежные, добрые… Я все понимаю, но не могу с этим смириться».

«Не знаю, Мейв, сколько еще сумею без тебя прожить», — подумал я, роняя голову на руки.

И резко выпрямился, вляпавшись во что-то липкое на кухонном столе — виноградное желе измазало не только ладонь, но и рукав пиджака.

«Жизнь без тебя не единственная моя беда, — сказал я Мейв, поднялся и стал искать бумажное полотенце. — Разве я могу ухаживать за детьми так, как это делала ты?»