Гонки на выживание
Шрифт:
— Наш командор, похоже, провел не самую лучшую ночь, — заметил Артист.Почему же все-таки они с товарищем Штукиным в жмурки играли в столь поздний час?
— Вопрос законный, — отозвался с заднего сиденья Михаил. — Боюсь только, ответа мы не получим. По крайней мере, в обозримом будущем.
Перед выездом, когда было еще темно, удостоверившись, что никто не видит их, они сняли с верхнего багажника две новые пустые серебристые канистры, со всеми предосторожностями перелили в них содержимое обеих черных и спрятали за сиденьями сзади, завалив поклажей: запасными колесами, коробками с инструментами,
— Вот так-то верней будет, — заметил Михаил. — Нам чужого даром не надосогласны? Как только с этими теперь быть? — он похлопал по одной из опорожненных черных канистр. — От них желательно избавиться побыстрее.
— Выйдем утром на трассу — сообразим, — сказал Семен. — Главное — чтоб о них никто не прознал и не подобрался.
— Даю директиву! — Михаил обвел их взглядом. — Кто-то из нас должен находиться возле них неотступно. Ни секунды без присмотра. Постоянное дежурство по первому номеру.
— Есть… — серьезно ответил Муха.
Все эти дни Голубков и Макарычев провели в таком волнении и напряжении, какое вряд ли выдержал бы любой другой человек, который не может в подобных обстоятельствах чувствовать себя художником, завершающим самое трудное и важное для него полотно.
Работать приходилось сразу на нескольких направлениях. Причем, как и раньше, предельно малыми силами лишь самых доверенных, самых надежных помощников. Они знали, с каким пристальным вниманием следит за развитием событий сам глава государства, и отлично понимали, что будет означать их удача или позорный срыв для всей дальнейшей борьбы с коррупцией, как обычно изъяснялись газетчики, «в верхних эшелонах власти».
Вся работа по координации действий объединенных оперативно-следственных групп ФСБ и управления была возложена на генерал-лейтенанта Нифонтова и одного из заместителей директора Федеральной службы безопасности — старейшего, опытнейшего разведчика и контрразведчика, генерал-майора Касьянова. Они несли персональную ответственность не только за конечный результат, но и за строжайшее соблюдение секретности всех проводимых мероприятий.
Тот, кого они пытались скрытно обложить, как зверя в берлоге, не должен был ничего заподозрить. А вот это-то и было невероятно сложно. Никто не мог с абсолютной уверенностью сказать, куда, на какие посты, в какие структуры и учреждения сумел он поставить своих людей. Никто не мог бы ответить, кто и каким образом связан с ним или зависит от него. А такие люди могли быть всюду, и каждый из них мог дернуть за свою ниточку, зазвонить в свой колокольчик и обрушить незримое здание, которое пытались возвести Голубков, Нифонтов, Макарычев и еще несколько десятков людей, забывших о сне и отдыхе.
Они осознавали: чтобы по-настоящему выявить и раскрыть эту опутавшую Москву и Россию невидимую сеть, нужны годы и годы… Как было им действовать в этих условиях? Как могли они все рассчитать? Нет, на такое они замахиваться и не пытались. Но были ключевые точки, и эти точки, благо на то дал добро сам Президент, они и взяли под тайный неусыпный контроль.
Прежде всего надо было быть полностью посвященными во все, что Делал, писал и говорил в последние дни и в данную минуту господин Клоков.
Как выразился Макарычев, «взять в кулак его информационное поле». Самая лучшая, новейшая, самая чуткая и миниатюрная спецаппаратура, какой не знали еще даже в ФАПСИ, была впервые использована для этих целей.
Те средства и способы, которые, не стесняясь, применял сам Клоков для подчинения себе других людей, теперь работали против него, но на куда более высоком уровне. Каждый шаг его, каждое движение, разве только не мысли, были известны и открыты тем, кто участвовал в этом деле.
Собравшись у Нифонтова в кабинете, где был создан штаб операции, они прослушивали — то в записи, а то и непосредственно, напрямую, все переговоры вице-премьера. Он мог быть дома, на даче, в одном из своих кабинетов, в служебном автомобиле или вертолете, он мог быть где угодно, хоть за тысячу километров от Москвы — они слышали или могли слышать его.
Уже получив личное разрешение главы государства на то, чтобы довести это дело до конца, Александр Николаевич не утаил от него, что многие из этих методов проникновения в тайная тайных господина Клокова не раз находили применение и раньше, еще за несколько месяцев до получения на то официальных санкций, что другого выхода просто не имелось — слишком надежно и тщательно обеспечил этот человек свои тылы и пути к отступлению.
Президент подумал и махнул рукой.
— Если для пользы дела, чтоб прищучить… этого самого… пусть так! Что былото сплыло.
И вот они сидели вчетвером в специально оборудованном кабинете начальника Управления по планированию специальных мероприятий в ожидании поступления новой информации и прослушивали то, что удалось засечь и зафиксировать в минувшие дни и часы.
Как всегда, вице-премьер был в гуще дел и событий, как всегда, график его дня был предельно насыщен звонками, докладами, деловыми встречами, беседами и распоряжениями. В этом потоке легко было упустить то, ради чего все они предпринимали такие усилия.
Это могли быть всего несколько незначительных условленных фраз, всего несколько как бы вскользь брошенных слов, но их хватило бы для понимающих ушей.
Причем касалось все это не только самого Клокова, но и наиболее доверенных его приближенных.
За минувшие дни уже был собран, систематизирован и расшифрован большой объем подозрительных телефонных, радио-и спутниковых перехватов, из которых специальной группой анализа были отсеяны и выделены наиболее интересные.
Так, через десять минут после разговора Черемисина со Стениным вечером четвертого июня на пейджер первого помощника референта вице-премьера господина Лапичева поступило сообщение:
«Андрей говорил с Робертом, выезжает к Феликсу. Жду указаний».
На что Лапичев по линии защищенной правительственной связи кому-то передал ответ:
«Его надо остановить. Не опоздайте. Лучше на дороге».
А еще через двадцать шесть минут Андрей Терентьевич погиб на шоссе в автокатастрофе.
Разумеется, чьи-то имена на пейджере вряд ли можно было считать надежными доказательствами спланированного покушения. Но в свете признаний, сделанных через три дня Робертом Николаевичем Стениным, они приобрели совершенно новое, зловещее звучание.