Гора Лунного духа или Побеждённые боги
Шрифт:
Пьер прислушался, ловя особенности произношения, которые не совсем точно передавал его учитель Ибрагим. Рассказ был неинтересный и крайне однообразный, так что дремота снова овладела Пьером. Но слова: «у горы Лунного духа» отогнали весь сон. Боясь пошевельнуться, он стал жадно слушать.
— Он прибыл к нам недавно, — продолжал рассказчик, — он был смелый охотник. Он не знал горы Лунного духа. Он пошел туда за муфлонами. Потом мы узнали. Он видел свет, слышал крики злых духов и барабан. Он бежал и падал, ибо ум его смешался. Потом болел, заклинатели не помогли ему. Он умер.
— Это гнали его злые духи, — добавил другой.
Разговор на этом окончился, и собеседники, помолчав, тихо затянули
Ночь начинала холодеть, и Пьер, укрывшись плащом, быстро стал засыпать; хотя в полусне мысль еще работала, но уже сплетала самые сказочные узоры из легенд о Па-руте.
Солнце сильно пекло, хотя и клонилось к земле, когда флотилия легких лодок, всплескивая веслами сверкающую воду, огибала излучину реки, и, покидая мутные воды Белого Нила, приближалась к устью реки Собат. За день, несмотря на краткий отдых для обеда, неутомимые лодочники Пьера успели отойти от Фашоды более чем на сорок километров.
Пьер сидел, как зачарованный, впиваясь глазами в бескрайние саванны, еще не начавшие желтеть от наступивших после дождливого марта засух. Но озера уже везде заросли тростниками и папирусом, а многие из них превратились в широкие, мелководные болота. Все же влаги было достаточно, и густые высокие травы, как гигантский пышный ковер, расстилались во все стороны горизонта. Мириады насекомых носились в воздухе, а над озерами бесчисленными стаями мелькали птицы. Тут были и огромные белые пеликаны, и крикливые ибисы, и цапли, и журавли, и алые фламинго, и тысячи всякой другой водяной и степной птицы. Несколько раз Пьер видел вдали чутких антилоп и страусов.
Медленно двигались по сторонам эти девственные степи, сообразно движению лодок, и картина развертывалась за картиной. Вот вдали замаячили в смутных очертаниях не то холмы, не то вершины отдаленных гор. Промелькнул табун полосатых зебр и скрылся там, где у кустов тамаринда и пышных акаций выглядывают рогатые головки жираф на длинных и тонких шеях. Там, в другой стороне, одиноко раскинулся мощный баобаб и как страж стоит над саванной; там неожиданно, как нежные струны, подымались стройные пальмы, прямые, как мачты, стволы их качают на вершинах красивые пучки перистых листьев, а там опять даль и простор, и все залито солнцем.
Куда ни глянешь — море безмолвных, чуть волнующихся трав, над которыми так же безмолвно кружат и висят почти неподвижно степные орлы. Так же безмолвно вверху и бездонное небо, только кое-где в синем океане, как в мертвом штиле, стоят белоснежные паруса облаков, будто ждут попутного ветра.
Но плещут весла, и новые картины открываются в саваннах. Справа что то засверкало и слепит глаза своим блеском. Это степная речонка, незримо скользя в густой траве и камышах, согнулась в излучину и, поймав, как зеркало, огненный лик экваториального солнца, течет пылающим потоком. Медленно бредет к воде носорог, до половины уйдя в траву, будто плывет в ней.
Смотрит Пьер ненасытными взорами, а в голове пробегают неясные мысли, сладкие, как сновиденья, цепляются прихотливо друг за друга и лениво оформляются в слова.
— Вот он, рай первых людей, — тянутся сами собой мыс-ленные речи, — какой был по человеческим преданьям у Тигра и Евфрата.
И далекие образы из дебрей истории затеснились вокруг Пьера. Он уже не видит саванны — перед ним проносятся страны сумеров, аккадов, легенды которых о сотворении мира в искаженном виде сохранила библия. Он видит равнины Ирана, предгорья Кавказа и те просторы, где впервые арийские расы закладывали фундамент культуры. Там, в другой части света — мощный Египет со своими храмами и пирамидами, наукой и философией. Там — древнейшие культурные острова эгейцев с их таинственными лабиринтами и письменами. Тут растет и крепнет Греция, а в разных местах, на разных материках, творят и создают свои бесчисленные племена желтой и черной расы. Возникают и рушатся царства, и суетливой, постоянно кочующей толпой мелькают повсюду торговцы-семиты, посредники разных знаний и товаров. Они то привозят азбуку из Египта, то десятичные цифры и алгебру из Индии, то знакомят со стеклом, то переносят с места на место культы и поверья разных племен.
— Они, — думает Пьер, — играли главную роль в обще-ньи людей, у них в руках были нити всех культур. Ассиро-Вавилония…
Но Пьер не закончил своей мысли. Неожиданно и как-то странно, как часто это случается, перед ним нарисовалась карта Ассирии при Саргоне, напечатанная в книге Мас-перо. Он, как на экране, увидел ее и около реки Евфрата ясно прочел напечатанное в скобках древнее название этой реки — «Пуратту».
Это заставило его лихорадочно рыться в своей памяти, цепляться за разные остатки легенд и преданий, но голос Ибрагима вернул его к настоящему моменту.
— Эффенди, — говорил араб, — скоро ночь, и нужно подумать о ночлеге. Люди устали и пора совершить вечерний намаз по завету пророка, да будет благословенно его имя!
Пьер оглядел окрестность. Лодки плыли уже устьем реки Собат. Направо он заметил на песчаной отмели штук пять крокодилов, которые, вытянувшись в ряд, лежали как бревна и грелись на солнце.
Потянувший воздух донес оттуда неприятный, особый крокодиловый запах.
Чтобы не подвергаться нападению этих страшных гадов, Пьер велел причалить к противоположному берегу. Здесь хотя и были песчаные отмели, но дальше берег подымался довольно круто; он густо порос ветвистой пальмой, акацией и огромными безлистными молочайниками. Там можно было легко подвесить гамак и набрать топлива для ночных костров. Ибрагим крикнул приказание, и лодки, красиво завернув к берегу, с легким разбегом врезались в глинистую почву, наполовину выскочив из воды.
Пока люди Пьера, все магометане по вероисповеданию, совершали омовение и вечерние молитвы аллаху, он, вскинув ружье, пошел побродить по окрестностям. Проходив с полчаса и чувствуя голод, он повернул обратно и недалеко уже от берега услышал крик боли и смертельного ужаса и крики носильщиков, которые звали его на помощь.
Бросившись к берегу, Пьер увидел жуткую картину — группа его лодочников толпилась на небольшом, узком мыске и изо всех сил тянула за руки и даже за голову своего товарища. Тот кричал неистовым голосом, корчась от боли; левая нога его, ниже колена, была захвачена пастью крокодила, с которой лилась кровь. Остальные люди, не смея подойти ближе, бросали в чудовище камнями и копьями, но крокодил только злобно вращал налитыми кровью глазами, не выпуская своей жертвы. Пьер почти в упор выстрелил в один из этих глаз, и челюсти разжались, выпустив ногу. Ударив хвостом и обрызгав всех илом и грязью, чудовище перевернулось вверх брюхом и медленно поплыло по течению; но уже метрах в десяти от берега, около него показались разверстые пасти его сородичей, и крокодилы начали пожирать убитого.
Осмотрев раненого товарища, Пьер убедился, что кость во многих местах была изломана, а кожа и мышцы изорваны в клочья зубами хищника. Несчастному сделали перевязку, но Пьер выходил из себя, проклиная беспечность чернокожих. Они более, чем кто-либо, знали все опасности своей страны, и все ж крокодилы постоянно едят их, как цыплят. Кроме того, благодаря этому несчастному случаю, приходилось завтра отослать одну лодку обратно в Фашоду.
Но делать было нечего и Пьер приказал готовиться к ночевке. Забравшись в гамак, когда кругом уже пылали костры, он крепко заснул, хотя досадливое чувство ныло где то в груди.