Гора Мборгали

Амирэджиби Чабуа Ираклиевич

– Понял, как не понять!

– Послушай, я тебе кое-что скажу. Ты из гнилых интеллигентов - "Сидор Поликарпович"! Думаете, что мы, простой народ, не шибко соображаем?.. Я вот все сообразил, попусту не болтался, не турист... Пушнины у меня много! Провизии хоть отбавляй, обоим надолго хватит, и ружья здесь есть. Провизия у меня в тайнике, такое место, сам черт не сыщет. Оторвемся, найдем на воле покупателя на пушнину, возьму тебя в половинную долю, заберешь ее и разбежимся. Дельное слово?

– Очень! Лучше не скажешь. Говоришь, тайник у тебя?

– Тайник. Никому не найти.

– Даже охотникам?

– Откуда им знать, что у меня тайник?

– Ты у них украл или силой взял всю провизию и пушнину, какая была. Не

думают же они, что ты все это добро на себе таскаешь?

– Д-а-а!
– Барсук задумался и ответил: - Больше недели там не был... Девять дней... Не найдут!
– Он сказал твердо, но нотки сомнения в его голосе все же были.

Гора задумчиво пробормотал:

– Тайник! Это хорошо. Чем позже его обнаружат, тем оно лучше...
– И обернулся к Барсуку: - Теперь ты меня послушай. Тебя, Барсук, и впрямь никто не ищет. Не знают, что ты спасся. Однако след они возьмут не только мой, но и твой. След с востока - чей он? Чей бы ни был, шел человек, делал свои дела и досюда дошел? Стало быть, дела эти делал не Гора, кто-то другой. Отсюда следует: оставлю я тебя в живых или прикончу, значения не имеет, перевалить свою вину на меня тебе не удастся. Теперь, что касается компании по сбыту пушнины. Я укрывался вон за тем пригорком, ожидая, пока охотник отправится по своим делам, чтобы проникнуть в хижину и перехватить что-нибудь из еды. Услышав выстрел, я, не раздумывая, бросился вниз. Почему? Потому, что произошло убийство, и я не могу не вмешаться, в каком бы состоянии ни был! Это принцип моего существования. Сам посуди, могу ли я, человек таких принципов, вступить в сговор с убийцей, продавать краденое и потом беспечно просаживать эти деньги? Я предложил тебе - подумай и ответь, как бы ты поступил на моем месте. А кстати, и предупредил - не хитри и не пытайся обмануть. Тебе ведь не компаньон нужен на ленинградском аукционе пушнины, а в лучшем случае сестра милосердия, кашевар и вьючное животное, скажем, по совместительству. Разве человек, порезанный, с перебитыми костями, не нуждается в лекаре, кашеваре и носильщике? Нуждается, и вот вам фраер! И это бы ничего. Ну, оторвемся мы, вывезем награбленное, найдем покупателя. Для чего тебе Гора нужен? Подкрадешься ночью, пользоваться ножом, надо полагать, ты не хуже меня умеешь, а может, и лучше. Осел ты этакий, меня на мякине не проведешь! Основная вина того, кто лжет, не в том, что он лжет, а в том, что он оскорбляет своей ложью собеседника. Я похож на идиота, который может поверить в подобные сказки? Ладно, будет. Ты левша, что ли?

– Я-а-а? Да, левша... Что с того?
– огрызнулся Барсук.

– Ничего. Я повредил тебе правую руку, хоть тут повезло. Мне нужна твоя здоровая рука, левая! Теперь так: выбирай. Или ты сядешь и собственной рукой напишешь обо всем, что с тобой произошло после той трагедии, и тогда я оставлю тебе провизии на пять дней и пойду своей дорогой, или я убью тебя и сам напишу обо всем. Выбирай.

– Читать, писать и на саксофоне играть не обучен, - отрезал Барсук.

– Сядь к столу!
– прикрикнул Гора.

Барсук плюнул, не дотянул. Гора ударил его дубиной.

– Вставай, говорю!

Барсук подполз, помучился, постонал, взобрался на стул.

Гора, не на шутку обозлившись, смахнул рукой со стола все, что на нем было. Взял с полки тетрадь, положил ее перед Барсуком и сунул в руку карандаш.

– Пиши: "Все, кроме этой фразы!.."

– Сказал ведь, не обучен. Читать, писать да на кларнете играть не мастак.

Гора от души расхохотался.

– Слыхал о Ежове и Берии? Я побывал в руках их ребят. Должен же я когда-нибудь применить полученные там знания и опыт!.. В нашем деле примитивные средства, придуманные милиционерами, исключаются. Мы люди солидные. Вот, например, поставлю тебя на одну ногу и будешь ты стоять. Упадешь - я тебя дубинкой огрею. Снова встанешь. Когда распухнет голень сразу за карандаш возьмешься. А вот еще один гуманный способ: сяду я перед тобой, изголодавшимся,

и стану на твоих глазах жрать! Больше недели никто не выдерживает, пишут. Еще хлестче - ледяной карцер. Технического оснащения у нас нет, так мы воспользуемся натуральным морозцем. Заледенеешь напишешь. В Тбилиси во внутренней тюрьме врач решил для себя, что у меня болят зубы. Повел вниз, усадил, подвязал белоснежную салфетку. Тут и следователь пожаловал - Арташес Михайлович или Григорьевич Макаров! Врач, взявшись за клещи, стал дергать коренные зубы, разумеется, без наркоза. В процессе этого "лечения" майор Макаров простодушно, с приторной вежливостью вопрошал: могу ли я что-нибудь добавить к предыдущим показаниям? Видишь, говорит, на полке лежат маленькие ржавые клещи? Опыта и квалификации, как у тюремного врача, у меня нет, но уж как-нибудь постараюсь... Интересно, есть у них свой институт повышения квалификации? Я никогда не задумывался над этим. Наверное, есть... Но если ты не напишешь, как все было на самом деле, тогда тебе придется сыграть в ящик, другого выхода нет. Могила уже готова. Дед Иагор Каргаретели учил меня - нельзя оставлять мертвеца непогребенным. Пришью тебя, похороню, оставлю на столе записку и уйду...

– Не напишу!
– Барсук впадал в истерику.

– Ну-ка, ползи к могиле!
– крикнул Гора, обрушивая на него дубинку.

Пытаясь уклониться от удара, Барсук машинально пополз к двери. Уже добравшись до порога, воскликнул:

– Напишу, напишу!
– Гора отвел дубину.
– Оставишь провизию на пятнадцать дней - напишу!

– Я передумал. Тебя нельзя оставлять в живых. Давай ползи, говорю, спокойно сказал Гора, замахиваясь дубиной.

– Напишу, только не бей!
– простонал Барсук, подполз к стулу и, помучившись, взобрался на него.
– Погоди. Дух переведу, соберусь с мыслями.

– Давай: "Все, кроме начальной фразы, пишу по своей воле". Теперь - со дня побега до сегодняшнего!

Чтобы хоть немного успокоиться, Гора стал расхаживать по хижине, потом подсел к столу, исписал одну тетрадную страничку, поставил подпись.

Стал готовить еду. Через какое-то время прочитал творение Барсука; писал он как курица лапой, с пятого на десятое, тем не менее Гора похвалил его:

– Молодец! Стиль у тебя отменный. Да и на саксофоне, наверное, играть умеешь.

"Он пытается обелить себя. Следствие на это не клюнет, но он хочет представить меня соучастником. За ним глаз да глаз. Надо заставить его написать правду... Нитки есть, беличьих шкурок - навалом. Смастерю-ка я себе добротный спальный мешок. Нет, сначала решим проблему лыж. Мне бы короткие широкие лыжи, для снега... А крепления?.. Что-нибудь сообразим, ничего..."

Как ни думал, ни гадал Гора, но так и не смог решить, сколько же дней он может, не рискуя, оставаться в хижине.

Поскольку показания, по замыслу Горы, нужны были в двух экземплярах, он заставил Барсука переписать текст и сам сделал дубликат своей объяснительной записки. Он оставался в хижине до тех пор, пока не подготовился к пути со всем тщанием, на какое был способен. Потом пару дней у него совсем не было дел, а на третье утро он, неожиданно для самого себя, решил идти и впоследствии сам говорил: "Как будто что-то толкнуло меня!.."

Покончив с приготовлениями, Гора обратился к Барсуку, пребывавшему в крайнем возбуждении:

– По моим расчетам, за тобой придут дней через десять. Ты не дурак, сообразил, что еду надо просить на пятнадцать дней. Я оставлю тебе на пять. Ты недостоин жизни, но я не могу взять на себя грех и убить тебя, не смогу смотреть в глаза людям... Ладно уж. Вот ружье. Один патрон я брошу тебе в окошко, может, пригодится, все мы люди!..

– Троцкист несчастный, фашист, палач!
– орал Барсук.
– Хоть бы развязал, мать твою...

Гора вынес во двор скарб, заколотил дверь, насадил на гвоздь бумагу с надписью: "В хижине преступник. У него ружье и один патрон".