Гора Орлиная
Шрифт:
— Это я так… от радости.
То была улица, где жил Алексей Петрович.
Надя села на лавочку у чьих-то ворот, очевидно поставленную для того, чтобы влюбленные могли на ней сидеть под ночным летним небом. Должно быть, тот, кто поставил ее, был человек добрый или тоже влюбленный.
Да, Николай прав: Надя была «совсем другая». Но стала она такой не сегодня. Многое передумала она… Горькая ошибка с Плетневым научила ее разбираться в людях. Как она могла любить такого человека? А ведь она любила его… Медленно пережила горечь какой-то душевной утраты, стала
Молча посидев у чужих ворот, они пошли дальше и вскоре оказались у дома, где жил Николай.
— Постоим немножко.
— Постоим, — согласилась Надя, разглядывая железные кружева, украшавшие навес крыльца. — Почему здесь нет скамейки? Поставить некому или влюбленных нет?
— Влюбленные есть, да гвоздей нету. Если хочешь, я завтра непременно поставлю.
— Не надо, — отозвалась Надя и задумалась. — Помнишь, ты хотел мне показать свой чертеж?
— Да-да, так ведь ты тогда не пошла. А теперь поздно…
— Ничего… Я зайду.
— Зайдешь? Правда? Зайди, еще только половина двенадцатого. Я тебя провожу.
Открыв дверь, он вошел первый, зажег свет, огляделся — все ли у него хорошо.
Надя остановилась на пороге с улыбкой, тоже оглядела комнату и чуть устало и в то же время радостно, как это часто бывает после долгого путешествия, сказала:
— Вот я и дома…
Николай посмотрел на нее растерянно, не зная, что сказать, подбежал, схватил за руку, повел ближе к свету, словно не веря — та ли это Надя?
И вдруг свет погас.
Николай совсем растерялся, стал подкручивать лампочку и пробормотал, смутно различая Надю в темноте:
— Это бывает… Резьба в патроне плохая.
Но как ни крутил он лампочку, свет не зажигался. Тогда Николай выбежал в коридор, чтобы проверить щиток, прощупывал контакты дрожащими руками и ничего не мог сделать. В другой раз он и не стал бы заглядывать на щиток, лег бы спать в темноте. Но теперь он не мог и подумать об этом. Растерянность не проходила, дрожь не утихала… Он появился в комнате и, разводя руками, сказал:
— Не знаю что. Должно быть, ток выключили. Придется подождать…
Но едва сказав это, опять принялся за лампочку, несколько раз потрогал выключатель, поглядывая на Надю, присевшую к столу.
— Придется подождать, — пробормотал он и сел по другую сторону стола, не зная что делать, что говорить.
Надя поднялась, ощупью прошла к окну. Он осторожно двинулся за ней. Подошел, неловко обнял за плечи, тихо спросил:
— Это правда?
Надя вздрогнула. Эта обычная, обиходная фраза как-то странно и тревожно звучала теперь в устах Николая.
— Правда? — переспросил он.
И тут только Надя поняла,
— Правда.
Он поцеловал ее бережно и робко.
— Я спать хочу, — сказала она, и Николай заметил в ее лице сонную улыбку. — Постели на диване.
— Зачем же на диване? На кровать ложись, ты же моя гостья… Ох, что я сказал! — удивился Николай и опять обнял Надю и наклонился к ней, — Так это правда? Скажи мне еще раз.
— Правда…
— Нет, не так… так я не понимаю. Скажи мне прямо: ты не уйдешь, ты останешься?
— Останусь…
— Что мне теперь делать, Надя, что мне делать? Ты гостьей была, а стала хозяйкой. Вот… все здесь твое. Я не буду тебе мешать, я выйду… Ты ложись, ты же спать хочешь… Не стесняйся…
Когда он вернулся, Надя лежала в кровати, укрывшись почти с головой. Платье ее висело на спинке стула.
Николай бесшумно разделся, положил одежду на диван, провел ладонью по прохладной подушке, с грустью подумал, что это Надя положила ему подушку, с грустной робостью подошел к кровати, наклонился, присел на краешек, спросил еле слышно:
— Ты спишь?
— Да, — ответила она сонным, безразличным голосом, от которого Николаю стало трудно дышать.
И все-таки он спросил:
— Можно к тебе?
— Зачем? — тем же тоном спросила Надя.
— Можно к тебе? — не зная, что ответить, повторил он.
— Не нужно, — мягко, но настойчиво проговорила она.
— Почему? — упавшим голосом произнес он и все-таки откинул одеяло и лег.
Она отодвинулась и отвернулась к стене.
Николай встал и, едва не опрокинув стул, пошел к окну. Платье Нади упало на пол. Он не заметил этого или не решился поднять. Облокотившись о подоконник, он долго стоял, склонив голову и не думая ни о чем. Да и о чем было думать ему? И зачем? Мучиться? Травить сердце?
Он пожалел только о том, что не научился спать стоя. Уснул бы здесь у окна. Все безразлично… Если бы вот сейчас его обвинили во всех смертных грехах, он ни чему не удивился бы, не стал бы протестовать и покорно принял бы обвинение.
— Коля… — услышал он.
Голос Нади не вывел его из состояния безразличия, и он не ответил, даже не шелохнулся.
— Иди, слышишь? — позвала она.
Николай молчал.
— Иди, мне плакать хочется, — донесся до него незнакомый глухой голос Нади.
Он вздрогнул.
Осторожно обошел ее платье, белевшее на полу, вернулся, поднял его, повесил на стул, неловко лег на кровать, поцеловал, обнял Надю. Она отвела его руку. Тогда в нем, наперекор робости и отчаянию, пробудилась мужская настойчивость, с ее нежностью и силой. Но Надя отталкивала Николая, прятала лицо в голубоватую от луны подушку.
— Надя, милая!
— Нет, нет, после…
Когда она перестала противиться, он вдруг бессильно уронил ей на грудь голову. Что-то более жгучее, чем стыд, и более сильное, чем страх, овладело им. Надя прижала к себе его голову и, счастливо улыбаясь, стала теплой рукой гладить его вихрастые волосы.