Гораздо тихий государь
Шрифт:
— Доколе молчать нам? Кого страхом страшиться? Государя ли, что глядит изо рта у бояр Морозова и Милославского?… А, да пропади они пропадом все!
Таня резко рванула Савинку за рукав.
— Примолкни, едут… Примолкни!
Из-за пригорка выплыла колымага.
— То постельничий, — вполголоса, успокаивающе сказал Савинка Тане.
Григорий прицыкнул на работных и увел их под навес.
— Ходи и ты, — неуверенно попросила девушка.
Савинка обнял Таню одной рукой, другою мягко провел по русой кудельке, выбившейся из-под
— Не буду я больше нынче робить, — шепнул он, касаясь губами прохладного краешка ее уха. — Не заботит меня моя робь.
— Отец забранится.
— А пущай его тешится. Он не со зла. Чать тоже с голоду.
Впряженный в колымагу гнедой аргамак, напряженно перебирая стройными ногами и всхрапывая, ронял на землю клочья белоснежной пены. Постельничий, дремотно закрыв глаза, мирно поклевывал носом.
Когда колымага поравнялась с церковью Воскресения, пономарь враз ударил во все колокола.
Возница привскочил от неожиданности и хлестнул коня.
— Но, ты, татарин!
Задребезжавшая колымага подпрыгнула на ухабе и с грохотом повалилась на бок, выбросив постельничего в лужу. Савинка шлепнул себя по бедрам и ухарски свистнул.
— Мырни-ка еще малость нам на потеху!
Девушка крепко сжала его руку.
— Кручинишь ты меня, Савинка. Вот как кручинишь.
— Не я кручиню, а горе наше кручинит нас. Все от нее, все от доли, девонька.
Таня поднялась с заваленки и сдавила руками виски.
— А уйдешь от нас, долю ищучи, как намедни грозился, так и ведай — непрощеный грех приму на душу, в Москва-реку брошусь. Пущай до скончания века погибель приму!
Кое-как пообчистивщись, Федор сжал кулак и выразительно поглядел на возницу.
— Ужо на конюшне попотчуешься!
Пономарь перегнулся через балясы и радостно закивал головой.
— Не покажешь ли милость, Федор Михайлович, не поблаговестишь ли?
Возница, тщетно гадавший — посечет или не посечет его господарь, загорелся надеждой на помилование.
— Потешился бы господарь, — осклабился он, — ублажил бы нас звоном христолюбивым.
— И то, потешусь, — сдался постельничий и направился к лесенке.
Григорий вышел на двор, сердито окликнул Савинку.
— А, да ляд вас возьми, — отмахнулся Корепин, — не стану нынче робить!
Он шлепнул Таню по спине и пустился бегом к ораве ребятишек, игравших в горелки:
— Ну-ка, девонька, догони-ка метелицу!
Увидев Корепина, ребятишки с веселым визгом бросились за ним.
Далеко провожала Таня влюбленным взглядом расшалившегося Савинку. «Сердцем дите, — умиленно думала она, — а норовом, что твой боярин».
— Что за диковина? — остановился забредший к заставе Савинка, прислушиваясь к нарастающему гулу колоколов. — Никак сполох?
Улицы оживали встревоженной толпой. Перекрестки зачернели ратниками и стрельцами.
— Шапки долой! — торжественно докатилось издалека. — Государь царь изволит жаловать
От заставы, по направлению к Басманной слободе, промчались конные. Вскоре показалась золоченая карета царя. Батожники выбивались из сил, разгоняя палками народ, чтобы очистить путь государю. Толпы то отливались рокочущими волнами к деревянным мосткам, то снова наводняли широкие улицы.
— Дорогу царю! — надрывались подьячие.
— Все обсказать государю! — возбужденно взывали голоса из народа.
Вдруг за Лубянкой к небу взвился огненный столб. Тотчас же вся полуденная сторона заклубилась багровыми тучами дыма и искр.
— Зелейная [8] казна горит!.. Усадьба Чистого горит!
Толпа ринулась на пожарище. Впереди, неузнаваемый, с выкатившимися глазами, с лицом зеленым, как хвоя, бежал Корепин.
— Жги лиходеев!
Весело потрескивая и играя огненными венцами, горела усадьба Чистого. Дьяк метался в подклети и, пренебрегая опасностью, перегружал из короба за пазуху деньги.
8
Зелье — порох.
В толпу врезались ратники. Чистой с упованием прислушался к топоту коней и с большим еще рвением принялся за работу. Нагрузившись до последней возможности, он набросил на плечи крестьянскую епанчу, перевязал щеку красным платком и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вышел на двор.
— Жги воров! — заревел он подступившим к нему бунтарям. — Жги лиходеев!
На улице кони топтали людей. В переулках на убегавших набрасывались отряды стрельцов. Чистой отступал к воротам. «Токмо бы к ратникам Бог помог подойти, — мучительно думал он, — токмо бы на улку пробраться»… Сноп искр обдал дьяка. Он зажмурился и прыгнул к воротам.
— Горишь! — крикнул Савинка и содрал с него тлеющую епанчу.
Чистой в страхе припал к земле.
— Да никак дьяк! — расхохотался Корепин и поднял его с земли.
Дьяк попробовал вырваться, но рука цепко держала его за ворот. Поняв, что все кончено, он проникновенно уставился в небо.
— Так их и надо, воров! — мотнул он головою. — Токмо не меня губите, а их, помогутней котор…
Он не успел договорить и свалился, оглушенный ударом дубины.
— Держи, изменник, гостинец за соль!
Большой отряд ратников и стрельцов окружил карету царя. Алексей забился в угол кареты и шёпотом, точно боясь, что его может услышать толпа, обсуждал с ближними, как быть. Князь Черкасский твердо стоял на том, чтобы государь вышел к народу и тем успокоил его. Алексей несколько раз, набравшись смелости, высовывал было из окна голову, но тотчас же, объятый животным страхом, прятался.
— Не пойду, — говорил он и закрывал руками посеревшее лицо. — Пускай Никита пойдет.