Гораздо тихий государь
Шрифт:
Федор, чтобы выручить Янину, стал между нею и Прокофьичем.
— Неужто песней сиротской можно лихо накликать?
Чуть приподняв голову, женщина обдала постельничего признательным взглядом.
— А ежели лихо не накличет, — огрызнулся хозяин, — то уж вернее верного девок от работы отвадит!
Он кликнул дворецкого и, не обращая внимания на немую мольбу Ртищева, приказал:
— Сечь ее крапивой до четвертого поту!
Ртищев гневно вцепился в руку Буйносова.
— Опамятуйся!
Но дворецкий, покорный приказу, поволок женщину
— Дружбы для! — крикнул постельничий. — Не соромь полоняночку.
Буйносов упрямо мотнул головой и, увлекая за собой не выпускавшего его руку гостя, пошел в конюшню.
— Продай женку, Прокофьич! — завизжал Федор, едва холоп замахнулся на женщину пучком крапивы.
Глаза Буйносова подернулись усмешкою. Чтобы еще больше раззадорить гостя, он сорвал с гвоздя плеть и, с наслаждением крякнув, трижды полоснул Янину. Ртищев умоляюще протянул к нему руки:
— Ничего не пожалею, бери колико волишь!
Хозяин кинул плеть под козлы.
— Не можно. Рад послужить, да самому холопы надобны.
— Дружбы для нашей!.. До скончания живота памятовать буду добро твое…
Буйносов почесав затылок, нерешительно помялся и с сожалением поглядел на гостя.
— Нешто для дружбы?… А дружбы для и мы не бусурмане. Задаром отдам! За двести рублев.
Федор всплеснул руками.
— Окстись! Да нешто бывало, чтобы за холопку боле трех рублев плачивали?
Ни слова не ответив, Прокофьич вытер руку о полу кафтана, перекрестился и кивнул кату [11] .
— Ты ей пятки полехтай огоньком.
— Дворянин, а рядишься, что твой татарин, — не выдержав, проговорил постельничий и гадливо сплюнул.
— Так-то ты! — заревел Буйносов. — В батоги ее!
Каты бросились к батогам. Обомлевший Ртищев отпрянул к двери, но тотчас же ловким движением вырвал из руки холопа батог.
— Царю ударю челом, не попущу! Нету такого закону, без суда людишек казнью казнить.
11
Кат — палач.
Лютый гнев помутил рассудок Прокофьича. Он отшвырнул далеко в сторону заступника женки и схватил секиру.
— А коли не волен ныне я, господарь, над смердами расправу творить, так на же!
Федор, собрав все свои силы, метнулся к козлам.
— Бери!.. Двести пятьдесят бери, токмо помилуй!
— То-то же, — спокойно ответил Буйносов, опуская секиру, — вон оно до чего довел ты меня, Федор Михайлович. Еще бы время малое, грех смертный принял бы на душу.
Федор сжался и, боясь вновь рассердить неудачным словом хозяина, угрюмо молчал.
В терему они ударили по рукам. Дворецкий побежал за дьячком. Подоспевший Буйносов, довольный выгодной сделкой, предложил гостю вина.
— Не вкушаю, — поморщился постельничий, — не тешу нечистого.
— Вольному — волюшка, а спасенному — рай, — презрительно ухмыльнулся Прокофьич. — Токмо по-нашему, по-неученому, не грех бы для крепости пообмочить купчую отпись.
Он увел Ртищева в трапезную и насильно заставил пригубить корец.
— А остатнее я отхлебну.
В дверь просунулась голова дворецкого:
— Доставил.
Буйносов надменно оглядел пошедшего дьячка и, не ответив на глубокий поклон его, спросил:
— Горазд ли ты купчую отписывать?
— Тем и живы опричь служения в храме, — почтительно закивал дьячок и достал из болтавшегося на животе мешочка чернильцу.
— А коли горазд, строчи, вислогубый!
Дьячок повел кожей на лбу — из-за дрогнувшего уха выскользнуло перо и, точно прирученное, упало промеж растопыренных пальцев.
— Про что отписывать, господари?
Выслушав Буйносова, он припал на одно колено и, вытягивая горлом, в лад поскрипывавшему перу, застрочил купчую. Покончив с делом, он перекрестился на образ, высморкался и загнусавил:
Купчая отпись на проданную польскую женку Янину. Се я, Иван, сын Прокофьев, дворянин Буйносов в нынешнем сто пятьдесят седьмом году, продал я, Буйносов, свою польскую полонную женку Янину постельничему Ртищеву Федор Михайловичу. А у тое женки глаза серые, волосы черны на голове. А взял я, Иван сын Прокофьев, за ту свою полонную женку у него, Ртищева, 250 рублев денег. А впредь мне, Буйносову, до тое женки дела нет ни роду моему, ни племени, не вступаться… И буде кто станет в ту женку вступаться, а мне, Ивану, сыну Прокофьеву, очищать и убытку никакого ему, Ртищеву Федор Михайловичу, не довести. В том я, Буйносов, ему Ртищеву, отпись дал. А отпись писал дьячок Васька Лотков лета 7157 году.
Ртищев в знак согласия качал головой. Он торжествовал. Что там деньги! Главное, сбылось, наконец, то, о чем он мечтал больше года, никому не смея поведать свою тайну. Да и как можно было ему — постельничему, господарю — прийти к Буйносову и откровенно сказать о своей любви к какой-то безвестной полонной женке!
В колымаге Прокофьича постельничий умчался к себе в усадьбу за казной. К обеду все было готово. Купчая отпись осталась в руках Федора, а Янину Буйносов обещался доставить на следующее утро, так как ей нужно было отлежаться после побоев.
Спрятав купчую на груди, Ртищев облобызался с хозяином и укатил во дворец.
Прокофьич на радостях пригласил соседей и мертвецки напился.
— Ловко я его, ха-ха-ха!.. — гремел его густой бас в низких хоромах. — Секи! Ха-ха-ха-ха!.. Я секу, а он, гнида болотная — «Полсотни рублев прикину, помилуй токмо, продай полонную женку». Ха-ха-ха!..
Тревожно и почти без сна провел Федор ночь. Едва забрезжил рассвет, он вскочил с постели и, позабыв о молитве, припал к окну. Дважды заходил в опочивальню дворецкий, о чем-то докладывая, спрашивал о чем то, и даже как будто, набравшись смелости, дергал господаря за край рубахи — но Федор только отмахивался.