Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Отступая немного от формы, — сухо и живо отозвался регент, — можно порою улучшить суть дела.
Вместо того чтобы ответить на вопрос его королевского высочества, принцесса протянула руку в сторону окна. Глухой ропот снаружи все усиливался.
— Приговоренный рядом! — заметил Вуайе-д'Аржансон. Регент подозвал маркиза де Бонниве и тихо сказал ему несколько слов. Бонниве поклонился и вышел. Принцесса снова уселась в свое кресло. Гонзаго обвел собравшихся по его мнению спокойным взглядом, но губы у него дрожали, а глаза сверкали. В прихожей послышался звон оружия. Все невольно привстали — такое сильное любопытство внушал людям этот дерзкий авантюрист, о чьей истории только и говорили со вчерашнего дня. Некоторые видели его на балу у регента, когда его королевское высочество сломал шпагу, но большинству он был незнаком.
Когда дверь отворилась и на пороге встал Лагардер — прекрасный, как Иисус, окруженный солдатами и со связанными спереди руками, — по зале пронесся ропот. Регент, не отрываясь, смотрел на Гонзаго. Но принц ничем себя не выдал. Лагардера подвели к помосту, на котором находились судьи. За ним шествовал письмоводитель с приговором в руке, который, согласно правилам, следовало зачитать частично у гробницы де Невера перед отсечением кисти, а частично в Бастилии перед казнью.
— Читайте, — приказал регент.
Письмоводитель развернул приговор, который вкратце звучал так:
«…по выслушании обвиняемого, свидетелей и королевского адвоката и приняв во внимание доказательства, а также порядок судопроизводства, палата приговорила сьера Анри де Лагардера, именующего себя шевалье и изобличенного в убийстве высокородного и могущественного принца Филиппа Лотаринг-ского-Эльбефа герцога де Невера: 1. к публичному покаянию и отсечению руки у подножия памятника названному принцу Филиппу, герцогу де Неверу, что на кладбище прихода Сен-Маг-луар; 2. к отсечению головы названного сьера Лагардера палачом в тюремном дворе Бастилии и т. д.»
Окончив читать, письмоводитель скрылся за спинами солдат.
— Вы удовлетворены, сударыня? — осведомился у принцессы регент.
Принцесса вскочила столь резко, что Гонзаго невольно последовал ее примеру. Он походил на человека, который приготовился принять сильнейший удар.
— Говорите, Лагардер! — в порыве неописуемого возбуждения воскликнула принцесса. — Говори, сын мой!
Вся зала была словно заряжена электричеством. Каждый ждал, что вот-вот случится нечто из ряда вон выходящее, неслыханное. Регент встал. К лицу его прихлынула кровь.
— Никак, ты дрожишь, Филипп? — спросил он, пристально глядя на Гонзаго.
— Нимало, клянусь Господом! — ответил принц, дерзко развалясь на кресле. — Сейчас не дрожу и потом не стану!
Регент повернулся к Лагардеру и сказал:
— Говорите, сударь!
— Ваше высочество, — звучным ровным голосом начал тот, — мой приговор обжалованию не подлежит. Даже у вас нет права помиловать меня, мне этого и не нужно. Но ваш долг — добиваться справедливости, и я требую справедливости!
На лицах почтенных старцев каким-то чудесным образом мгновенно изобразилось жадное внимание, их напудренные парики задрожали. Президент де Ламуаньон невольно пришел в волнение, видя перед собою два столь непохожих лица, Лагардера и Гонзаго, и по какому-то удивительному наитию, сам того не желая, произнес:
— Чтобы отменить приговор Огненной палаты, требуется признание виновного.
— У нас будет признание виновного, — ответил Лагардер.
— Тогда поспеши, друг мой, — проговорил регент, — я тороплюсь.
Лагардер отозвался:
— Я тоже, ваше высочество. Позвольте, однако, сказать вам следующее: я всегда выполняю данные мною обещания. Я поклялся своим честным именем, что верну принцессе Гонзаго ее дитя, которое она доверила мне, поставив тем самым под угрозу мою жизнь, и я сделал это.
— И будь тысячу раз благословен за это! — тихо сказала Аврора де Келюс.
— Я поклялся, — продолжал Лагардер, — предстать перед вашим правосудием через сутки, в назначенный час, и я отдал свою шпагу.
— Это верно, — заметил регент, — и с тех пор я приглядывал за вами — и за другими тоже.
Гонзаго заскрипел зубами и подумал: «В заговоре участвует сам регент!»
— И в-третьих, — снова заговорил Лагардер, — я обещал публично доказать свою невиновность и разоблачить истинного преступника. И вот я здесь — свое последнее слово я тоже сдержал.
Гонзаго не выпускал из рук документ с тремя печатями из красного воска, похищенный им из комнаты на Певческой улице. Сейчас этот лист бумаги был его щитом и шпагой.
— Ваше высочество, — резко заметил он, — по-моему, комедия затянулась.
— А по-моему, — возразил регент, — вас еще никто ни в чем не обвинил.
— Вы говорите об обвинении из уст этого безумца? — с деланным презрением воскликнул Гонзаго.
— Этот безумец скоро умрет, — ответил регент, — а слова умирающего священны.
— Если вы до сих пор не поняли, чего стоят его слова, ваше высочество, — вскричал итальянец, — тогда я умолкаю. Но поверьте, что все мы — знатные, благородные вельможи, принцы, короли можем ступить на весьма зыбкую почву. Сегодня ваше королевское высочество показывает прискорбный пример очень опасного времяпрепровождения. Сносить, чтобы какой— то несчастный…
Лагардер медленно повернулся к принцу.
— Сносить, чтобы какой-то несчастный, — продолжал Гонзаго, — выступал против меня, владетельного принца, без свидетелей и доказательств…
Лагардер сделал шаг в его сторону и проговорил:
— У меня есть и свидетели, и доказательства.
— Где же они, ваши свидетели? — вскричал Гонзаго, обводя взглядом залу.
— Не ищите, — ответил приговоренный, — их двое. И первый из них — это вы!
Гонзаго попытался снисходительно улыбнуться, но лицо его исказилось страшной гримасой.
— Второй свидетель, — продолжал Лагардер, чей пристальный ледяной взгляд опутывал принца, словно сеть, — второй свидетель лежит в могиле.