Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Помогите! На помощь!
Донья Крус, растрепанная и в измятом платье, бросилась к ногам принцессы.
— Дочь! — вскричала та. — С моей дочерью несчастье!
— Люди… там, на кладбище… — тяжело дыша, проговорила цыганка. — Они ломают двери церкви! Они ее похитят!
В зале поднялся страшный гам, но вдруг чей-то голос, ясный как звук трубы, перекрыл его. Это вскричал Лагардер:
— Шпагу мне! Ради Бога, шпагу!
Регент выхватил свою шпагу из ножен и протянул ему.
— Благодарю, ваше высочество, — сказал Анри. — А теперь крикните в окно своим людям, чтобы они не пытались меня задержать. Убийца уже далеко, и горе тому, кто встанет у меня на пути.
Он поцеловал шпагу, взмахнул ею над головой и с быстротою молнии исчез.
10. ПУБЛИЧНОЕ ПОКАЯНИЕ
Ночные экзекуции, производившиеся в стенах Бастилии, совершенно не обязательно были тайными. Впрочем, не были они и публичными. Не считая тех, которые история полагает произведенными без суда и следствия, только по приказу короля, все остальные имели место после суда по принятой форме. Двор Бастилии был законным местом казни, как прежде Грев-ская площадь. Право рубить головы имел только палач.
Разумеется, к Бастилии питали злобу, причем вполне обоснованную, однако парижский плебс был в особенности недоволен тем, что она лишила его удовольствия лицезреть эшафот. Любой, кто в наши дни в ночь казни проходил через заставу Рокетт, может сказать, излечился ли парижский люд от варварского пристрастия к столь мрачным переживаниям. В этот вечер Бастилии предстояло укрыть агонию убийцы де Невера, приговоренного к смертной казни Огненной палатой в Шатле, однако для парижан еще не все было потеряно: публичное покаяние у могилы жертвы и отсечение палачом руки тоже что-нибудь да значит. На это, по крайней мере, можно было посмотреть.
Колокол Сент-Шапель привел в движение все кварталы города. Новости, правда, распространялись в то время по тем же каналам, что и сегодня, но народ тогда был более жаден до сплетен и зрелищ. В мгновение ока окрестности Шатле и дворца были запружены толпой. Когда процессия появилась у заставы Коссон, прямо перед улицей Сен-Дени, по обеим ее сторонам уже стояло тысяч десять зевак. Никто в этой толпе не знал шевалье де Лагардера. Обычно среди любопытствующих всегда найдется кто-то, кто знает о приговоренном все, но здесь не было даже таких. Однако неведение отнюдь не мешает говорить, и даже напротив, открывает простор для предположений. Никому не известного человека можно обозвать как угодно. Через несколько минут все политические и прочие преступления свалились на голову честного солдата, который шел со связанными руками подле исповедника-доминиканца и в окружении четырех стражников из Шатле со шпагами наголо. Доминиканец с изможденным лицом и пылающим взором непрестанно указывал преступнику на небо своим бронзовым распятием, которым он размахивал точно мечом. Спереди и сзади ехала верхом превотальная стража. То здесь, то там в толпе слышалось:
— Он приехал из Испании, Альберони отсчитал ему тысячу четвертных пистолей, чтобы составить заговор во Франции.
— Глядите-ка он, кажется, внимательно слушает монаха!
— Смотрите, госпожа Дюдуа, какой чудный парик вышел бы из его белокурой шевелюры!
— Говорят, — ораторствовал кто-то в другой группке, — что герцогиня Мэнская пригласила его в Со на должность личного секретаря. Он должен был похитить юного короля в ночь, когда господин регент давал бал в Пале-Рояле.
— И что он стал бы делать с молодым королем?
— Увез бы его в Бретань, потом засадил бы его королевское высочество в Бастилию и объявил бы Нант столицей королевства.
Чуть дальше слышалось иное:
— Он поджидал на Фонтанном дворе господина Лоу и хотел ударить его ножом, когда тот садился в карету.
— Какое было бы несчастье, если бы ему это удалось! Париж сразу умер бы от нищеты!
Когда процессия проходила мимо улицы Ферроннери, в толпе послышались громкие женские возгласы. Дело в том, что улица Ферроннери является продолжением улицы Сент-Оноре, поэтому госпожам Балао, Дюран, Гишар и прочим кумушкам с Певческой улицы достаточно было лишь немного пройти, чтобы увидеть приговоренного. Они тут же все как одна узнали таинственного чеканщика, хозяина госпожи Франсуазы и маленького Жана Мари Берришонов.
— Ну, — воскликнула госпожа Балао, — разве я не твердила, что он плохо кончит?
— Нужно было сразу донести на него, — подхватила госпожа Гишар, — ведь никто не знал, что там у него творилось.
— Но до чего ж у него нахальный вид, Господи Боже мой! — заметила госпожа Дюран.
Другие принялись обсуждать маленького горбуна и красивую девушку, любившую напевать у окна. Общее мнение этих искренних и добросердечных дам свелось к следующему:
— Ну, и поделом ему!
Толпа не могла намного опередить процессию, поскольку никто не знал, куда она направляется. Стражники были немы как рыбы. Во все времена этим весьма полезным должностным лицам доставляло несказанное удовольствие доводить людей до отчаяния своим важным видом и крайней таинственностью. Пока процессия не миновала рынок, самые сообразительные полагали, что она направляется на кладбище Вифлеемских младенцев, где находился позорный столб. Но процессия миновала и рынок.
Двигаясь по улице Сен-Дени, она свернула лишь тогда, когда достигла маленькой улочки Сен-Маглуар. Шедшие в толпе в передних рядах увидели два факела у входа на кладбище, что дало новую пищу для предположений. Однако и предположения вскоре прекратились вследствие происшествия, уже известного читателю: регент потребовал привести осужденного в залу особняка де Невера.
Процессия полностью вошла во двор. Толпа заняла позиции на улице Сен-Маглуар и стала ждать.
Церковь Сен-Маглуар, бывшая часовня монастыря того же названия, монахи из которого были изгнаны в Сен-Жак-дю-О-Па, а впоследствии превращенная в исправительный дом, стала приходской полтора столетия назад. В 1630 году она была отстроена заново, причем первый камень заложил Месье, брат Людовика XIII. Церковь была невелика по размерам, но находилась посреди самого большого парижского кладбища.
В располагавшейся несколько восточнее больнице тоже была открытая для всех часовня, в результате чего извилистый проход, соединявший улицы Сен-Маглуар и Медвежью, получил название улицы Двух церквей.
В стене, огораживавшей кладбище, было три входа: главный с улицы Сен-Маглуар, другой с улицы Двух церквей и третий — из тупичка без названия, который за церковью выходил на улицу Сен-Маглуар и на который смотрел увеселительный особняк Гонзаго. Кроме того, в стене был проем, служивший для ежегодного выноса мощей святого Гервасия.
Двери церкви — бедной и обычно пустынной (ее можно было видеть еще в начале нашего века) — располагались со стороны улицы Сен-Дени, в том месте, где теперь помещается дом под номером 166. Две другие двери выходили на кладбище. К описываемому нами времени рядом с церковью уже несколько лет никого не хоронили. Община мертвых переселилась за пределы Парижа. И только у нескольких знатных семейств на кладбище Сен-Маглуар сохранились места для погребения, и в их числе — склеп семейства де Неверов, участок под который был отдан им в ленное владение.