Горбун, Или Маленький Парижанин
Шрифт:
— Те, кто лежит в могиле, не говорят, — возразил Гонзаго.
— Говорят, если угодно Господу! — ответил Лагардер. От наступившей в зале мертвой тишины сжимались сердца и кровь стыла в жилах. Заставить замолчать всех этих скептических и насмешливых людей было не так-то просто. В любом другом случае девять из десяти присутствующих встретили бы презрительным смехом подобную защиту, до такой степени выходящую за рамки общепринятого. Эпоха пребывала в неверии: оно царило везде, то приобретало фривольные манеры, задавая тон в салонных беседах, то облекалось в мантию ученого, добираясь до высот философского мировоззрения. Мстительные призраки, открывшиеся могилы, окровавленные саваны, заставлявшие прошлый век трепетать, теперь возбуждали лишь дикий хохот. Но на сей раз говорил Лагардер. Ведь драму делает актер. И внушительный тон шевалье доходил до самой глубины мертвых или просто оцепеневших сердец. Строгая, благородная красота его бледного лица леденила любую готовую сорваться с губ насмешку. Его глубокий взгляд, под действием которого зачарованный Гонзаго крутился, как уж, вселял страх.
Он мог позволить себе бросить с высоты своей страсти вызов миру язвительности, он мог в восемнадцатом веке, веке неверия, поднимать призраков из могил перед лицом самого регента. В зале не было ни единого человека, кто не поддался бы ужасу этой грозной борьбы. Все сидели, разинув рты и напряженно внимая; когда Лагардер умолкал, в наступившей тишине слышно было, как люди переводят дух.
— Вот мои свидетели, — снова начал Лагардер, — и мертвый заговорит, клянусь; порукой в том — моя голова. Что же касается доказательств, то они здесь, у вас в руках, господин Гонзаго. Моя невиновность покоится в этом конверте с тремя печатями. Вы сами извлекли на свет Божий этот документ, и он вас погубит. Теперь уже вы не можете его спрятать, он принадлежит правосудию, которое наступает на вас со всех сторон. Чтобы достать это оружие, которое вас же и сразит, вы проникли ко мне в дом, словно ночной воришка, сломали замок моей двери и разбили мою шкатулку — вы, принц Гонзаго!
— Ваше высочество, — взмолился принц, глаза которого налились кровью, — велите этому несчастному замолчать!
— Защищайтесь, принц, — во весь голос вскричал Лагардер, — и не просите, чтобы мне заткнули рот! Нам обоим — и вам и мне — будет разрешено говорить, потому что между нами стоит смерть, а его королевское высочество сам изволил сказать, что слова умирающего священны!
Лагардер стоял, высоко подняв голову. Гонзаго машинально взял в руки конверт, который положил было на стол.
— Вот доказательство! — воскликнул Лагардер. — Время настало — сломайте печати. Ломайте, говорю вам! Чего вы боитесь? В конверте лежит всего один лист — свидетельство о рождении мадемуазель де Невер.
Скрюченные руки Гонзаго дрожали. То ли намеренно, то ли случайно Бонниве с двумя гвардейцами подошел к принцу. Они встали между столом и судьями, лицом к регенту, словно ожидая его распоряжений. Гонзаго медлил: печати оставались пока нетронутыми. Лагардер сделал еще один шаг в сторону стола. В глазах его блестела сталь.
— Принц, вы наверное догадываетесь, что там есть что-то еще? — тихо проговорил он, и собравшиеся вытянули шеи, чтобы лучше слышать. — Я скажу вам — что. На обороте свидетельства есть три строчки — три строчки, написанные кровью. Так говорят те, кто лежит в могиле!
Гонзаго уже дрожал с головы до ног. В уголках его рта выступила пена. Регент наклонился над головой де Виллеруа, упираясь рукой в стол, за которым сидел президент. В напряженной тишине вновь зазвенел голос Лагардера:
— Господу было угодно, чтобы эта тайна была покрыта мраком в течение двадцати лет. Господь не хотел, чтобы голос мстителя раздался в пустоте. Теперь Господь собрал здесь первых вельмож королевства под началом главы государства — теперь пора. В ночь своей гибели Невер был рядом со мной. Это случилось за несколько минут до схватки. Он уже видел, как блестят в ночи шпаги убийц, сгрудившихся на дальнем конце моста. Он помолился, а затем пальцем, смоченным в собственной крови, написал на обороте этого листка три строчки, в которых сообщил о готовящемся преступлении и назвал имя убийцы.
Гонзаго застучал зубами. Он попятился к столу; казалось, его скрюченные пальцы вот-вот сотрут в порошок ненавистный конверт. Оказавшись рядом с одним из канделябров, он, не ог^ лядываясь, трижды поднял и опустил его. Это был условный сигнал для его клевретов.
— Смотрите! — шепнул кардинал де Бисси на ухо господину Мортемару. — Он совсем обезумел!
Остальные молчали, затаив дыхание.
— Имя здесь! — продолжал Лагардер, указывая связанными руками на конверт. — Подлинное^ имя убийцы, красным по белому. Вскройте конверт, и мертвый заговорит!
Гонзаго, потеряв голову от ужаса и обливаясь потом, бросил затравленный взгляд в сторону судей. Их отгораживали от него Бонниве и гвардейцы. Тогда он повернулся спиною к подсвечнику и дрожащей рукой, в которой был зажат конверт, поднес его к пламени. Конверт занялся. Лагардер видел все это, но вместо того, чтобы тут же уличить врага, воскликнул:
— Читайте! Читайте вслух! Пусть все знают, кто убийца — я или вы!
— Он сжигает конверт! — вскричал Виллеруа, услышав, как трещит в огне бумага.
Бонниве и гвардейцы обернулись и закричали что есть сил:
— Он сжег конверт, в котором было имя убийцы! Регент резко подался вперед.
Лагардер, указывая на остатки документа, догоравшие на полу, сказал:
— Мертвый заговорил!
— Что там было написано? — спросил регент, чье волнение достигло предела.
— Ничего, — ответил Лагардер.
Затем, среди всеобщего ошеломления, он громогласно повторил:
— Ничего! Ничего — понимаете вы это, господин Гонзаго? Я пошел на хитрость, и ваша нечистая совесть толкнула вас в ловушку. Вы сожгли документ, в котором, по моим словам, содержалось свидетельство против вас. Вашего имени там не было, но сейчас вы сами расписались под убийством. Это голос мертвого — он заговорил!
— Мертвый заговорил, — глухо повторил кто-то из присутствующих.
— Пытаясь уничтожить доказательство, — проговорил господин Виллеруа, — убийца тем самым себя выдал.
— Это признание виновного! — как бы нехотя произнес президент де Ламуаньон. — Приговор Огненной палаты может быть отменен.
До этих пор регент, у которого от негодования перехватило горло, молчал. И тут он вдруг воскликнул:
— Убийца! Убийца! Арестовать его!
В мгновение ока Гонзаго обнажил шпагу. Одним прыжком он пролетел мимо регента и яростно ударил Лагардера в грудь. Тот вскрикнул и покачнулся. Принцесса поддержала его.
— Тебе не придется насладиться победой! — проскрипел Гонзаго, дрожа от возбуждения, словно разъяренный бык.
Затем он сбил с ног Бонниве и мгновенно повернулся лицом к бросившимся на него гвардейцам. Сдерживая натиск десятерых, он медленно пятился. Гвардейцы продолжали наступать. Им уже казалось, что они прижали его к стене, но Гонзаго внезапно скрылся за шторой, словно провалившись в какой-то люк. За потайной дверью послышался стук засова.
Первым на дверь бросился Лагардер. Он знал о ее существовании еще с первого заседания семейного совета. Руки у Лагардера уже были свободны. Гонзаго своим предательским ударом рассек веревку, которой были связаны руки шевалье, и лишь слегка его оцарапал. Но дверь была заперта на совесть. Едва регент успел отдать приказ о преследовании беглеца, как в глубине залы послышался истошный крик: