Горчаков. Титулярный советник
Шрифт:
Когда я подкрался и положил руки Настасье на бедра, она завизжала и подпрыгнула. Если не на высоту собственного роста, то на половину уж точно. Развернулась в воздухе, едва не заехав мне локтем в лицо, отпрянула, уселась на крыло машины – причем так, что ее ноги оказались от меня по сторонам.
В самый раз чтобы обхватить.
– Добрый вечер, Настасья Архиповна, – улыбнулся я. – Смотрю, ты рада меня видеть.
– Да тьфу на тебя, благородие! Напугал…
Настасья бесцеремонно толкнула меня в грудь, оставив на пальто отпечаток ладони,
– Ты как пробрался-то? – поинтересовалась она. – Я тебя даже не видела.
– Там. – Я махнул рукой в сторону подсобки. – Полюбовался тобой немного.
– Полюбовался он… У меня чуть сердце наружу не выпрыгнуло. Сам знаешь, тут по вечерам всякие ходят – а у меня дверь открыта. – Настасья покачала головой. – А если бы я тебе ключом в лоб дала?
– Ну, если бы дала, то так мне и надо. – Я пожал плечами. – А дверь – закрывай. Ты мне живая нужна.
– Не учи ученую. – Настасья смущенно хихикнула и высунула язык. – Ладно… Чай пить будешь? Или опять повезешь меня высший свет охмурять?
– Чай, – рассмеялся я. – Хватит с нас пока высшего света.
– Да вообще бы туда больше не ходила! – Настасья сердито сверкнула глазами и прибавила – уже тише: – И тебя бы не пустила. Знаешь как я волновалась?!
Я неопределенно покачал головой. Похоже, Настасья до сих пор почему-то винила себя, что удрала вниз вместо того, чтобы броситься ко мне, – но обсуждать события во дворце Юсупова я отказался наотрез. Так что ей пришлось довольствоваться тем, что написали в газетах. Которые, видимо, на этот раз прижали крепче обычного. Даже скандальный «Вечерний Петербург» отделался весьма водянистой и расплывчатой статьей про суматоху и стрельбу на приеме.
Видимо, на этот раз Ленину редакцию навестил кто-то куда серьезнее меня.
Не дождавшись ответа, Настасья снова смерила меня недовольным взглядом, покачала головой – и зашагала к подсобке. Воткнула в розетку чайник и принялась раскладывать по столу чашки, нарезанную и оставленную кем-то булку, колбасу, печенье из коробки…
Что-то в ней изменилось. Не то, что я уже и так мог наблюдать, – другое. Тонкое и неуловимое. Нет, темперамент и фирменная «колючесть» никуда не делись, и все же Настасья теперь казалось куда спокойнее. Не мягче – скорее, просто взрослее, увереннее. Серьезнее.
Я мог только догадываться, чего ей стоит держать в руках свою бригаду, в которой были мужики вдвое старше нее самой. Конечно, одно упоминание моего имени могло решить многие вопросы, но уж точно не превратилось в универсальную палочку-выручалочку.
– Как ты тут? – спросил я, закидывая в кружку пару кусков сахара.
– Да так, благородие… По-разному.
Похоже, мое появление – а может, и воспоминания о стрельбе во дворце – всколыхнуло в Настасье что-то, о чем она не желала вспоминать. И мне, конечно, не хотелось дергать ее без надобности… Но я пришел в мастерскую вовсе не проверить, как идут дела с машиной. Не обсудить покупку нового сварочного станка взамен сгоревшего или аренду мастерской. И даже не ради пары шикарных ног ее хозяйки.
Мне нужны были ответы… хоть какие-то.
– Насть, – осторожно начал я. – А тебе приходилось слышать о… народовольцах?
Настасья отвела глаза в сторону и принялась разглядывать чайник – будто от ее взгляда он каким-то чудом мог закипеть быстрее. Мой вопрос то ли застал ее врасплох, то ли оказался просто неприятным.
Я не собирался давить – просто сидел и ждал, пока она заговорит.
– Слышала… Как про них не слышать? – Настасья пододвинула себе чайник с заваркой. – Говорят, это они тогда… ну, во дворце.
И кто-то говорит слишком много – если уж даже вчерашняя крепостная знает или, по крайней мере, догадывается, что к чему. Газеты, разумеется, молчали – но информация просочилась по другим каналам. Разлетелась по столице – а может, и еще дальше.
Хриплый наверняка был бы доволен.
– Не знаю, – на всякий случай соврал я. – Вообще ничего в этом не понимаю – поэтому и спрашиваю. Кто они вообще такие?
– Ну… социал-демократы, радикалы. – Голос Настасьи звучал неуверенно – похоже, она сама не очень-то понимала значения слов, которые произносит. – Поэтому их запретили.
– Кто запретил?
– Правительство. – Настасья вдруг заговорила еще тише. – Государыня императрица… Кушай печенье, благородие!
Блюдце вдруг скользнуло ко мне по столу, едва не подпрыгнув. За ним поехала и чашка, в которую Настасья тут же принялась остервенело лить не успевшую толком вскипеть воду.
– Не хочешь говорить? – мягко спросил я. – Почему?
– Да потому что! – Чайник громыхнул об стол, щедро плеснув из носика на скатерть. – Тебе за это ничего не будет, а меня за одни разговоры эти…
Вместо слов Настасья вдруг сделала страшное лицо и провела себе пальцем по горлу.
Чик.
– Не придумывай, – проворчал я. – Никто тебя не тронет!
– Тронуть, может, и не тронут, – с явной неохотой признала Настасья. – А спросить за каждое слово могут. Вон, недавно у Сеньки-механика брата прямо с завода забрали. Черная «Волга» приехала – и все, поминай как звали. Говорят, у него какую-то эту, как ее… гитацию нашли.
– Агитацию, – автоматически поправил я.
Черная «Волга». Похоже, люди Багратиона еще не разучились работать быстро и беспощадно… только с теми ли они боролись?
– Потом еще аресты были, – вполголоса продолжила Настасья. – Домой приходили… даже к нашим, из мастерской. На той неделе. Правда, не забрали, проверяли только.
– А сюда?
– Сюда – нет. Нам тут этих народовольцев твоих не нужно. Будто без них дел никаких нету… Машину под Новый год сдавать, а еще редуктор ставить надо. – Настасья явно старалась перевести тему. – Работы невпроворот, благородие.
– Насть, послушай. – Я чуть подался вперед. – Чего ты боишься? Думаешь, я тебя… сдам, что ли?