Гордое сердце
Шрифт:
— Мой стиль мрамора не выносит, — пробормотал Блейк, не открывая глаз.
Сюзан почувствовала слабое волнение, идущее откуда-то из глубины ее существа.
— Я с удовольствием бы на них посмотрела, — осторожно сказала она, — но, пожалуй, попозже.
Блейк зевнул, но даже при этом он не утратил своей респектабельности.
— Не люблю провинцию, — проворчал он. — Она превращает меня в болвана.
Он прикрыл глаза ладонями и мгновенно погрузился в легкую дремоту.
— А почему бы нам не пойти сейчас же? — предложил мистер Киннэрд. Из него исходило такое нетерпение, до сих пор тщательно
Они оставили спящего на газоне Блейка и медленно пошли по тенистой аллее.
— У меня здесь собраны все самые красивые блоки, когда-либо проходившие через мои руки. Я просматриваю все новые выставки и отбираю лучшие образцы, которые не подлежат продаже — отдаю их бесплатно.
Он вынул из кармана ключ и отомкнул ворота большого неокрашенного деревянного сарая, стоявшего в конце аллеи. Внутри были блоки необработанного мрамора всевозможных размеров.
— Они все ждут своего часа, — сказал он почти нежно. — Вам бы хотелось выбрать один, моя милая? Однажды я привел сюда Дэвида Барнса, и тот взял себе три — один большой и два маленьких. Эдисона он тоже делает из моего мрамора.
Сюзан беспокойно прохаживалась среди блоков мрамора. Что-то тревожное снова шевельнулось в ней.
— Вам не следует выбирать сразу же, — сказал он. — Вы примете решение не спеша, мрамор быстро не выбирают.
— Да, я знаю, — согласилась она. Ей надо было бы сказать еще что-то, но она не могла. Она была рада, когда он снова закрыл ворота, но продолжала чувствовать в себе беспокойство, словно предвестие боли.
— Что касается мрамора, то Блейк неправ, — сказал мистер Киннэрд. — Это единственный материал, достойный настоящего скульптора, но никак не глина. Лишь только самые великие могут справиться с твердостью этого камня. Блейк же его боится.
Сюзан удивленно посмотрела на Киннэрда. Его лицо было спокойным и холодным, когда он говорил о своем сыне.
— Вещи Блейка, — продолжал он, — не вынесли бы мрамора, равно как и мрамор не вынес бы их. Необходимо иметь некую внутреннюю твердость, иначе мрамор вам не подчинится. Нет, мрамор предназначен только для простых вещей, это значит — для вечных.
Сюзан внимательно слушала рассуждения этого удивительного старика. Но не ответила ему. В глубине ее существа вновь что-то шевельнулось. Словно она почувствовала в себе движение будущего ребенка.
В первый прохладный день в начале ранней осени она отправилась в больницу Хэлфреда, чтобы осмотреть свою скульптурную группу. Она уже несколько раз хотела пригласить туда Блейка, но так ничего ему и не сказала. Она боялась услышать его мнение. Она закончила скульптурную композицию так давно, что уже не доверяла своей памяти; какова она теперь? Сначала она хотела увидеть ее сама.
…Они стояли там, воплощенные в неподвластной времени бронзе. Картина может быть уничтожена временем, книга рассыпется и исчезнет, музыка смолкнет. Но тому, что создала она, хорошо это или плохо, было суждено существовать долго. Она смотрела на нее с чувством торжества, потому что знала, что ее детище переживет своего создателя.
Но когда она их рассмотрела, они показались ей неуклюжими и огромными. Они действительно были такими или только казались, потому что она привыкла к элитарно-утонченным
Сюзан услышала, как одна шепчет другой: «Эта женщина кажется жутко печальной, тебе не кажется?»
«Да, — ответила другая. — Я чуть было из-за нее не расплакалась».
Если бы их услышал Блейк, то он, наверняка, начал бы смеяться.
Сюзан повернулась и пошла домой. Даже не спросив, дома ли Блейк, она направилась к себе в комнату и закрыла дверь. Там она разделась, выкупалась, надела домашнее платье и прилегла на диван. Блейк распорядился установить вокруг зеркала под разными углами, в которых она многократно отражалась, становясь все меньше и меньше; комната оказалась наполненной красивыми, лениво лежащими женщинами на диванах с сатиновой обивкой кремового цвета. Сюзан лениво подняла руку. Как она у нее побелела и помягчела. У нее никогда не было таких мягких и белых рук! Она посмотрела в зеркало и увидела в нем бесчисленное множество красивых, ленивых и белых поднятых рук. Она отвернулась от всех этих женщин и погрузила лицо в ладони.
Когда Блейк вошел, она даже не шевельнулась. Он подошел к дивану и остановился, но она даже после этого не пошевелилась. Сюзан ощутила на плечах тяжесть его рук. Он старался повернуть ее к себе. Его руки были ловкими и твердыми — ей всегда было немного больно, когда он прикасался к ней.
— Да ведь ты не спишь! — воскликнул он.
Он погладил ее по голове и присел на диван. Стройные, красивые мужчины в зеркалах склонились над прекрасными женщинами.
— Что происходит? — спросил он.
Но он и не ждал ответа. Он внимательно посмотрел на нее, и его серые глаза вспыхнули.
— Боже, как ты прекрасна! — сказал он.
Мужчины в зеркалах склонились еще ниже и схватили женщин в объятия. Все мужчины были Блейками, но ни одна из женщин не была Сюзан — нет, она не узнавала этих женщин.
Ее жизнь, всегда простая и рациональная, складывалась теперь из блестящих и отрывочных фрагментов. Из кусков, которые ничто не соединяло. Они не являлись продолжением друг друга. Сюзан ходила по комнатам этого большого и просторного дома, и все же не чувствовала себя здесь дома. У нее было все. Она действительно не могла себе представить что-то, чего не имела. Блейк ее страстно любил. Она была его любимой. Джон с Марсией вернулись. Она была их матерью.
— Я наловил шесть рыб, и мы их съели, — рассказывал Джон. — Жаль, мама, что ты не приехала на них посмотреть.
— А я плавала с утра до вечера. — Марсия, загоревшая до бронзового цвета, источала умиротворение.
Джейн вернулась со множеством стеклянных банок с мармеладом и вареньем.
— Остальные я оставила дома, в погребке, — сказала она.
— Почему, Джейн? — спросила Сюзан. — Там ведь никого нет.
— Не знаю, — ответила Джейн. — Мне так пришло в голову. Я все там как следует вымыла. Там прямо небесное спокойствие.