Гордон Диксон. Филип Дик. Роджер Желязны. Волк. Зарубежная Фантастика
Шрифт:
Юнгер погрозил ему пальцем.
— Ты плохой tovarich. Забываешь, что иногда человеку необходимо поплакаться в жилетку бармену или собутыльнику. Впрочем, ты прав — сейчас не те времена. С тех пор, как появились никелированные «барматы», да будут прокляты их экзотические глаза и коктейли, смешанные «по науке», некому стало излить душу.
Заказав «бармату» три коктейля, он со стуком выстроил бокалы на блестящей темной поверхности стойки.
— Испробуй! Отпей из каждого! — предложил он. — Спорим, ты не отличишь их друг от друга без карты вин.
— На «барматы»
— Положиться? Да, можно, черт бы их побрал, если ты имеешь в виду увеличение числа неврастеников. Лучше них с этой работой никто не справится. Знаешь, когда-то за кружкой пива человек мог выговориться… Твои надежные миксеры-автоматы лишили его этой возможности. А что мы получили взамен? Клуб болтливых извращенцев, помешанных на переменах? О, видели бы нас завсегдатаи «Русалки» или «Кровожадного Льва»! — вскричал он с фальшивым гневом в голосе. — Все-таки, какими баловнями судьбы были Марло и его приятели!
Он печально вздохнул и заключил:
— Да, выпивка тоже не та, что прежде.
Международный язык его отрыжки заставил бармена отвернуться, но Мур успел заметить брезгливую гримасу на его лице.
— Повторяю, — сказал Мур, — Если вам здесь не нравится, уходите. Почему бы вам не открыть собственный бар, без автоматов? Думаю, он бы пользовался успехом.
— Пошел ты… Не скажу, куда — Поэт уставился в пустоту. — Впрочем, может быть, я так и сделаю. Открою бар с настоящими официантами…
Мур повернулся к нему спиной и стал смотреть на Леоту, танцующую с Корловым.
— Люди вступают в Круг по разным причинам, — бормотал Юнгер, — но главная из них — эксгибиционизм. Невозможно устоять перед призраком бессмертия, который манит тебя из-за кулис на сцену. С каждым годом людям все труднее привлекать к себе внимание. В науке это почти невозможно. В девятнадцатом и двадцатом веках удавалось прославиться отдельным ученым, а сейчас — только коллективам. Искусство настолько демократизировалось, что сошло на нет, а куда, спрашивается, исчезли его ценители? Я уж не говорю о простых зрителях…
— Так что нам остался только Круг, — продолжал он. — Взять хотя бы нашу Спящую Красавицу, которая отплясывает с Кордовым…
— Что?!
— Извини, не хотел тебя разбудить. Я говорю, если бы мисс Мэйсон хотела привлечь к себе внимание, ей следовало бы заняться стриптизом. Вот она и вступила в Круг. Это даже лучше, чем быть кинозвездой, по крайней мере, не надо вкалывать…
— Стриптизом?
— Разновидность фольклора. Раздевание под музыку.
— А, припоминаю.
— Оно тоже давно в прошлом, — вздохнул Юнгер. — И, поскольку мне не может нравиться, как одеваются и раздеваются современные женщины, меня не оставляет чувство, будто со старым миром от нас ушло что-то светлое и хрупкое.
— Не правда ли, она очаровательна?
— Бесспорно.
Потом они гуляли по холодной ночной Москве. Муру не хотелось покидать теплый дворец, но он изрядно выпил и легко поддался на уговоры Юнгера. Кроме того, он опасался, что этот болтун, едва стоящий на ногах, провалится в канализационный люк, опоздает к
Они брели по ярко освещенным проспектам и темным переулкам, пока не вышли на площадь, к огромному полуразвалившемуся монументу. Поэт сломал на ближайшем кусте веточку и метнул ее в стену.
— Бедняга, — пробормотал он.
— Кто?
— Парень, который там лежит.
— Кто он?
Юнгер свесил голову набок.
— Неужели не знаешь?
— Увы, мое образование оставляет желать лучшего, особенно в области истории. Древний период я мало-мальски…
Юнгер ткнул в сторону мавзолея большим пальцем.
— Здесь лежит благородный Макбет. Король, предательски убивший своего предшественника, благородного Дункана. И многих других. Сев на трон, он пообещал подданным, что будет милостив к ним. Но славянский темперамент — явление загадочное. Прославился он, основном, благодаря своим красивым речам, которые переводил поэт Пастернак. Но их давно уже никто не читает.
Юнгер снова вздохнул и уселся на ступеньку. Мур сел рядом. Он слишком замерз, чтобы обижаться на высокомерный тон подвыпившего поэта.
— В прошлом народы воевали между собой, — сказал Юнгер.
— Знаю, — кивнул Мур. От холода у него ныли пальцы. — Когда-то этот город был сожжен Наполеоном.
Юнгер поправил шляпу. Мур обвел взглядом горизонт, изломанный очертаниями причудливых зданий. Тут — ярко освещенная, строго конструктивная пирамида учреждения, устремленная в заоблачную высь (вот они, последние достижения плановой экономики); там — аквариум с черными зеркалами стен, который днем превратится в агентство с опытным, четко и слаженно действующим персоналом; а по ту сторону площади — ее юность, полностью воскрешенная сумраком: блестящие луковицы куполов, нацелившие острия перьев в небо, где среди звезд сверкают опознавательные огни летательных аппаратов.
Мур подул на пальцы и сунул руки в карманы.
— Да, народы воевали между собой, — повторил Юнгер. — Гремела канонада, лилась кровь, гибли люди. Но мы пережили эти времена, и вот наконец наступил долгожданный мир. Но заметили мы это далеко не сразу. Мы и сейчас не можем понять, как это удалось. Слишком уж долго, видимо, мы откладывали мир на «потом», забывая о нем, думая совсем о других вещах. Теперь нам не с кем сражаться — все победили, и все пожинают плоды победы. Благо, этих плодов хватает на всех. Их даже больше, чем достаточно, и каждый день появляются новые, все совершеннее, все изысканнее. Кажется, вещи поглощают умы своих создателей…
— Мы могли бы уйти в леса, — заметил Мур, жалея, что не надел костюм с термостатом на батарейке.
— Мы многое могли бы сделать, и, наверное, сделаем. А уйти в леса, по-моему, просто необходимо.
— Но прежде давай вернемся во Дворец, погреемся напоследок.
— Почему бы и нет?
Они встали со ступеньки и побрели обратно.
— И все-таки, зачем ты вступил в Круг? Чтобы умереть от ностальгии?
— Нет, сынок, — Поэт хлопнул Мура по плечу. — В поисках развлечений.
Через час Мур продрог до костей.