Гордость Карфагена
Шрифт:
Затем, словно прощаясь, Гасдрубал посмотрел на грека. Прежде чем тот успел махнуть ему рукой, генерал отвернулся, и битва началась. Силен стоял на холме, на большом расстоянии от командной позиции Гасдрубала. Впрочем, вид, открывавшийся перед ним, был тем же самым. Две армии столкнулись, словно каждая из них ничем не отличалась от варварской орды. Римляне, как обычно, сделали несколько выверенных по времени залпов, но Гасдрубал велел солдатам использовать эти моменты для быстрых перебежек, чтобы выйти на короткую дистанцию. Порядок войск тут же был нарушен, и дальше о боевом искусстве не могло быть и речи. Ничто в этой битве не напоминало об изяществе, тактике или стратегии. По обе стороны царила чистая и беспощадная паника — люди пытались убить противников до того, как те убьют их самих. Галлы выкрикивали боевые кличи и дули в свои трубы, украшенные головами животных. Они размахивали длинными мечами и вертелись с такой силой, что косы хлестали их по плечам, как плети. Ливийцы демонстрировали невероятное мастерство ближнего боя. Они вели себя, как тихие коварные убийцы, и разили врагов копьями в шеи, лица и плечи. Вытаскивая оружие из ран, они проворачивали наконечники, срывая римскую плоть с костей и сухожилий. Иберийцы сражались обоюдоострыми мечами. Они кромсали руки и ноги врагов до костей — и даже через кости. Их клинки вспарывали незащищенные животы легионеров, вываливая на землю скользкие петли кишок. А римляне отвечали им тем же.
Так могло бы продолжаться еще несколько часов, пока одна из сторон не склонила бы баланс сил в свою пользу. Но Нерон сделал тактический ход, который в одно мгновение изменил течение битвы. Римский консул заметил, что его отряды на правом крыле, примыкавшем к реке, сконцентрировались на пересеченной местности. Им не с кем было сражаться, и они стояли, сохраняя формацию. Он отвел их назад, переместил на другой фланг и направил в атаку на карфагенян. Их массированная поддержка нанесла большой урон африканцам и вбила клин в их ряды. Волны хаоса и паники распространились до самого центра. Исход битвы больше не вызывал сомнений. Римляне поняли, что преимущество оказалось на их стороне. Они стали сражаться еще ожесточеннее.
Силен перевел взгляд на ближний участок сражения и попытался найти Гасдрубала. Какое-то время он не видел его. Затем грек заметил знакомый штандарт и фигуру Баркида. Рядом с ним был Ноба. Они оба уже примкнули к рукопашной схватке. Горло Силена напряглось с такой силой, что он едва мог дышать. Впервые в своей жизни он попросил богов вмешаться и доказать свое существование. Он молил их спасти Гасдрубала от хищной стаи римлян. Он даже хотел отвернуться и закрыть глаза, чтобы боги могли явить свое могущество. Но, с другой стороны, Силен старался рассмотреть все подробности битвы, чтобы позже описать их в своей летописи. Кроме того, ему было уже пора бежать — со свитками, прижатыми к груди. В принципе, он мог бы заняться личным спасением прямо сейчас, позволив кривым ногам унести его от поля битвы на максимально возможное расстояние.
Однако он не мог сдвинуться с места. Силен стоял как вкопанный, глядя на шлем Гасдрубала, мелькавший рядом с львиным штандартом. Он наблюдал, как генерал бросился в гущу сражения и быстро стал центром всей битвы. Римляне узнали его по одежде и роем накинулись на него. Грек видел, как Гасдрубал в конце концов исчез в толпе легионеров. Сначала десять, затем двадцать и даже больше вражеских солдат окружили то место, где он упал наземь. Они били мечами и копьями тело, лежавшее под их ногами. Руки и локти римлян мелькали в воздухе, касаясь друг друга. Солдаты пронзали плоть Баркида снова и снова, как будто боялись, что он поднимется и тогда они уже не смогут удержать его.
Ганнон однажды посещал ливийскую столицу Цирту. Тогда он был еще ребенком. Теперь же, когда квинкверема вошла на веслах в гавань, город выглядел несравнимо меньше, чем в далеком прошлом. Он прижимался к земле, а не тянулся вверх, как Карфаген. Он не поражал красотой своего местоположения, как многие крепости Иберии. Тусклая и серая, под цвет почвы, Цирта почти не имела украшений. Лишь несколько стен были инкрустированы раковинами, и только несколько домов выделялись ярко-красными и оранжевыми коврами, которые висели над входом, не пропуская жар солнца во внутренние покои. За последние годы мощь ливийцев возросла, но, по мнению Ганнона, они еще не освоили градостроительства и не совсем отказались от своих кочевых традиций.
Все это место с самого начала вызывало у него презрение, хотя подобные чувства объяснялись скорее причиной, приведшей его сюда. После разгрома, учиненного Публием, он и Магон лишились союзников. Баркидов прогнали из Иберии и силой лишили страны, которую их отец некогда называл своей империей. По крайней мере, они сопротивлялись как могли. Никто не мог винить их за поражение. Они не сдались. Несмотря на неудачу, они оба взялись за выполнение новых миссий. Когда Ганнон покидал Иберию, Магон и Масинисса готовились отплыть на Балеарские острова. Они надеялись набрать там солдат, вдохновив их историями о победах Ганнибала. Затем Магон собирался перевезти свою армию на итальянское побережье. Ганнону предстояло вернуться в Африку. Он хотел обратиться за помощью к Сифаксу и вовлечь в войну его многотысячную армию. Ливийские наемники давно служили хребтом карфагенских войск, однако Ганнон намеревался добиться еще большей поддержки, выпросив у Си-факса не только солдат, но и его личное участие. После этого он мог вернуться в Карфаген и доложить совету о сложившейся ситуации. Если его не распнут и не обезглавят, он сделает все, чтобы отправить в Рим еще одну армию. Ему казалось, что именно теперь он кует победу нации — лучше, чем когда-либо прежде. Карфагенский народ так много потерял, что уже не имел иного выбора, кроме продолжения войны.
Как только его корабль коснулся каменной пристани, он спрыгнул на берег и направился в город. Внезапно вид двух кораблей остановил его. В гавани Цирты стояли римские галеры. Он никогда не думал, что увидит подобное зрелище. На миг ему захотелось вернуться на судно и уплыть в Карфаген. Но прежде чем Ганнон успел принять решение, к нему навстречу вышли царские сановники. Их пышную процессию, состоявшую из плотной группы знатных людей, окружали многочисленные слуги, которые прокладывали путь в толпе горожан и при каждом шаге махали над своими господами пальмовыми опахалами. Сановники не проявляли признаков беспокойства. Судя по всему, их не смущал визит римских кораблей. Ганнон направился к ним позади своей процессии. Его люди несли дары для ливийского царя. К сожалению, он заранее распределил все богатства, вывезенные им из Иберии. Сейчас ему хотелось иметь при себе нечто большее.
Через несколько часов он оказался в самой странной ситуации, какую только мог представить себе. На званом обеде, где Ганнон должен был встретиться с Сифаксом, его познакомили с человеком, чье лицо он столько раз воображал в своих грезах. Воображение постоянно изменяло его, но оно всегда оставалось ненавистным ему по тысяче причин. Теперь он видел перед собой реальное лицо: с тонкими губами, крючковатым носом, со слегка косыми, но умными глазами. Темные волосы обрамляли и сглаживали его черты, делая их более симпатичными, чем они выглядели бы в отдельности. Ганнон смотрел на мужчину до тех пор, пока тот не заговорил с ним на латыни.
— Поверь, генерал, я удивлен не меньше твоего, — сказал Публий Сципион. — Как и ты, я выполняю здесь дипломатическую миссию. Давай будем оставаться государственными деятелями, а не воинами. Пусть наши прежние отношения не влияют на эту встречу.
Ганнон осмотрел помещение. Сифакс еще не появился. По залу гордо прогуливались его знаменитые коты. Эти крупные и упитанные животные недалеко ушли от диких предков. Они носили на шеях колокольчики, которые позвякивали при каждом движении. Коты лизали лапы, зевали или хватали куски мяса со стола. Остальные гости, приглашенные на пир, держались поодаль и скромно жались к стенам. Их уклончивые взгляды и робкий шепот вызывали у Ганнона презрение. Зная, что его громкий голос разнесется по всему залу, он спокойно ответил:
— Договорились.
Он сел на подушки у низкого стола и осмотрел чаши с финиками и виноградом. Его ум перескакивал с одной мысли на другую, с вопроса — на следующий. Ганнон знал, что Публий, вернувшись в Рим из Иберии, был избран консулом. Но что он делал в Африке? Что, что, что? Неужели с Ганнибалом стряслась какая-то беда, и он перестал быть угрозой для Рима? Неужели Сифакс осмелился на сделку с врагом? Стоит ли ему гостить в логове предателя? Отпустят ли его живым отсюда? Неужели Рим имел теперь виды на Африку?