Гордость Карфагена
Шрифт:
Подумав, что командир начинает засыпать, Имко прошептал:
— Иногда я спрашиваю себя, подходит ли мне жизнь воина.
Ганнибал повернулся к нему и посмотрел в глаза. Его брови взлетели вверх от удивления. В свете луны было видно, как на лбу командира появились морщины.
— Почему ты говоришь такие слова? Ты благословенный человек, Имко Вака! Мать родила тебя воином. Иначе ты не выжил бы в битвах, в которых принимал участие. Я не забыл, что тебе досталось звание героя Арбокалы. И Бомиль кар сказал, что ты имеешь особый дар. А он хорошо разбирается в солдатах. Возможно, ты любимец какого-то бога, который отводит нацеленные на тебя стрелы, отбивает замахи мечей и брошенные копья. Если это так, то почему ты сомневаешься в себе?
Имко подумал о стреле, пробившей его ладонь. Но то была небольшая рана, которая не могла опровергнуть выводов Ганнибала.
— Бомилькар слишком добр ко мне.
— Я тоже разбираюсь в людях, — сказал Ганнибал. — В тебе есть что-то, чем я могу лишь восхищаться. Такие вещи невозможно описать словами. Держись выбранного пути, пока жизнь не откроет тебе главного предназначения. Пони-мание придет, когда наступит нужное время.
— Неужели ты никогда не испытываешь сомнений?
Ганнибал лег на спину и закрыл глаза.
— Мой отец в поздние годы жизни имел множество сомнений. Он переоценивал все свои поступки и гадал, почему боги создали мир таким, каким мы его знаем. Он изумлялся хаосу, который, как ему казалось, правил судьбами людей. Я даже думаю, что он хотел бы прожить жизнь совершенно иначе. В то же время его подталкивало вперед множество обязательств. Он не мог быть другим человеком. Недаром говорят, что лев не может сбросить шкуру и превратится в другого зверя.
Имко выждал паузу и, когда стало ясно, что Ганнибал закончил говорить, он напомнил ему:
— Мой господин, я ведь спрашивал о тебе.
— А в чем мне сомневаться? Военный сезон заканчивается. Время близится к зиме. Этим летом мы выигрывали и проигрывали битвы. Однако общая стратегия ведет нас к окончательной победе. Подумай сам. Карфаген потерял Иберию, но, возможно, теперь совет изменит свое поведение. Оплакав иберийские богатства, старейшины могут дать нам подкрепление — хотя бы для того, чтобы закончить войну. Поверь мне, скоро римляне отзовут молодого Сципиона в Италию и направят его против меня. Я хочу этого больше всего на свете. Надеюсь, они поверят в него, как в Варрона перед Каннами. Гасдрубал уже в пути и через месяц присоединится ко мне. Наверное, он тоже получил сообщение из Иберии. Возможно, Магон и Ганнон последуют его примеру. И неужели ты будешь сомневаться в победе Карфагена, если четыре Баркида объединятся вместе? Потерпев несколько малых поражений, мы освободили силы для великой победы. После нее к нам вернется все, что было потеряно. Если сбудутся мои мечты, то весной огромный флот Македонии пересечет Адриатическое море, и я снова увижу Карфало. Мы посмотрим, как сражается Лисент... У меня есть много причин ожидать, что наше будущее будет радостным и светлым. Ив чем же мне тогда сомневаться? Ладно, Имко, давай помолчим. Как всегда, мне нужно обдумать множество проблем, а в моей голове достаточно шумов и без твоих вопросов.
Наступила тишина. Какое-то время Имко лежал рядом с командиром и не мог заснуть, тревожась о словах, которые он сказал, и о том, как Ганнибал воспринял их. Прислушиваясь к его дыханию, он знал, что командир не спал. Затем смущение и беспокойство улеглись, и Имко почувствовал спокойствие приближавшегося сна.
А через три дня случилось чудо. В то утро тарентийский мальчик, прислуживавший Имко, приготовил ему завтрак, состоявший из вареных яиц, копченой рыбы и жареных кабачков с мясной подливой. Насытившись, Вака поднялся на ноги, потянулся, почесал свой пах и лениво осмотрелся по сторонам. Затем он повернулся, начал скручивать постель, и тут в его уме вдруг проявился образ, увиденный мгновение назад. Нет-нет, ему почудилось! Он не мог поверить в это.
Имко резко повернулся. Там, где прежде находилось животное, было пусто. Он видел только полуразрушенную хижину и часть ограды ветхого загона. Но Вака знал, что глаза не обманули его. Он медленно осмотрел узкую дорогу, окраины лагеря и козлиную тропу, которая вела к гребню небольшого холма. На вершине красовался осел, с большими ушами, отвисшим животом и вывернутыми внутрь коленями — жалкое существо, с драной шкурой, трогательными глазами и опущенным хвостом. Другого такого на свете не было.
Имко обернулся к девочке из Сагунтума. Неужели она разыграла с ним какой-то трюк? Осел не мог быть тем самым животным! Проклятье! Он так долго оставался на войне вдали от дома, с безумной тоской и частыми приступами страха, что, наверное, просто потерял рассудок. Ему нужно успокоиться, иначе он вскоре станет одним из сумасшедших дурачков, которые бродят по улицам города. Если бы Ганнибал знал хотя бы часть навязчивых идей своего отважного капитана, он бы выпорол его кнутом и продал, как раба.
Вака сделал несколько быстрых шагов к холму. Его ноги подняли густой клуб пыли. Группа проходивших мимо итальянок посмотрела на него с традиционным презрением. Они зашептались о чем-то на латыни, скорее всего, оскорбляя его. Тарентийский мальчик изогнул бровь и притворился, что не замечает своего хозяина.
Этот уклончивый взгляд мальчишки едва не сломил его решительность. Имко остановился. Проклятый рассудок! Нелепое здравомыслие! Мир ежедневно переоценивал их, воспевая им хвалебные песни. Возможно, безумие принесло бы ему счастье. Неужели он не может довериться игре воображения и отправиться на поиски любви? Такие моменты случаются редко. За них нужно цепляться мертвой хваткой. Имко вернулся в палатку, собрал минимум припасов и зашагал к холму, приветливо кивая подчиненным и всем своим видом показывая, что он уходит по важному делу. Но как только лагерь остался позади, он ускорил шаг и направился за маяком судьбы, который на этот раз принял форму ослиной задницы.
Такому молодому лидеру, как Публий Сципион, триумф не полагался по многим причинам, и одной из них было то, что он не являлся консулом. Кровь на его мече едва высохла. Весть о победе близ Илипы опередила его прибытие в Рим лишь на несколько недель. Однако Сенат учел и другие обстоятельства. Несмотря на блестящие победы, его миссия в Иберии была приостановлена. Чтобы не волновать горожан, сенаторы решили, что Публий при возвращении в Италию поживет какое-то время вне города — в храме Беллоны на дальнем берегу Тибра. Там, под серой хмуростью зимнего неба, он устроил жертвоприношение и провел несколько дней в усердных молитвах. Усмирив себя перед божественными силами, он наконец предстал перед Сенатом и дал полный отчет об иберийской кампании. Многие из знатных римлян слушали его со скрещенными руками, высматривая на лице проконсула первые признаки спесивого самодовольства.
Публий вел себя довольно скромно. Он предположил, что его отзыв на родину был результатом самоотверженного служения Риму. Сципион считал, что выполнил в Иберии почти все возможное и невозможное, и, как первый римский генерал, несколько раз победивший карфагенские силы на чужбине, он был готов перенести свою тактику на родную землю и помочь Сенату в планировании нового военного сезона. Римляне, по его словам, нуждались в смелом маневре, который завершил бы войну в их пользу. Им нужен был удар, подобный его атаке на Новый Карфаген — удар не по броне Ганнибала, а в его слабое место.